Маша. Откуда вы знаете? Ах, ну да…

Он. Да, я так и сказал. И что же? Я тяжело переживал творческий кризис. В конце концов, человечество открыло алкоголь много тысячелетий назад. И если бы он был вреден, от него давно бы отказались.

Нина. Человечеству в целом, может, алкоголь и не вреден, но тебе персонально противопоказан. (Маше.) А потом он полирнул брютом?

Маша. Ага! Страшная кислятина. Я люблю сладенький шампусик.

Нина. А утром кричал: «Полцарства за коньяк!»

Маша. Точно! Ну, а потом… сами знаете. Разве только чертей не гонял. Но мне-то не привыкать: у нас в Стерлитамаке народ пьющий, а отец мой вообще буйный. Я его так намастырилась полотенцами вязать, что меня даже соседи приглашали, как профи, если кто-то разбуянится. Ваш-то в этом смысле — одно удовольствие: плачет, роли наизусть рассказывает, потом вдруг как загорится, как схватит, как отласкает. Куда там трезвому!

Нина. Это что-то новенькое! Я такого не припомню.

Он. В любви мужчина и женщина соприкасаются лучшими сторонами, а в браке — худшими.

Нина. Это из какой пьесы?

Он. Не важно.

Маша. Да, слов он красивых под этим делом много говорит. Одна беда: на подоконник все норовит вскочить, чтобы обнять… эту… как ее…

Нина. Ноосферу. Один раз обнял. Хорошо, со второго этажа в кусты упал. В гипсе месяц лежал.

Маша. Нет, у меня — ни-ни. Я к нему переехала, неделю его караулила, выхаживала, берегла. Чуть с работы не выгнали. А что Александр Иванович сделал с квартирой! Жуть! Все вымыла, выскоблила. Готовила, стирала, зарплату ему отдавала. У меня с чаевыми хорошо набирается. Жили, как люди. А он вдруг и говорит: «Уходи! Чтобы к моему возвращению тебя не было». (Плачет.) А куда? Я комнату раньше снимала. Дешево. Теперь знаете, какие цены? Куда уходить-то?

Он. Ты рассказывала, за тобой шеф службы безопасности вашей парикмахерской ухлестывает!

Маша. Да, он серьезный, конфеты дарит и замуж зовет.

Он. Вот и выходи за него!

Маша. Эх, вы, Александр Иванович! Явитесь еще ко мне стричься, я вам уши-то обрежу.

Нина (задумчиво). Отрезать уши — это полумера.

Он. Вы мне осточертели! Обе!

Хватает их за руки, выволакивает на балкон и плечом подпирает дверь. Из ванной выскакивает Вера и тоже придавливает содрогающуюся дверь спиной.

Он. Наконец-то мы одни!

Она. В целом свете! Понимаешь, Сашенька, я уже в том возрасте…

Валентин Борисович (высунув голову в приоткрывшуюся дверь). Деточка, ни слова о возрасте! С мужчиной нельзя обсуждать три вещи: свой возраст, свое пищеварение и свое постельное прошлое. Все остальное можно.

Она. Отвяжись!

Он. Это ты мне?

Она (твердо, закрыв дверь). Нет-нет, все нормально. Понимаешь, я уже в том возрасте, когда в женщине щелкает какой-то предохранитель — и с той минуты она может лечь в постель только со своим мужчиной. Иначе — это пустяки и разврат. Грех!

Он. А со своим мужчиной не грех?

Она. Со своим — нет. Чистое, сладкое счастье!

Маша высовывает голову из-за балконной двери…

Маша. Он мой, мой мужчина!

Он. Заткнись!

Она. Это ты мне?

Он. Нет, что ты!

Саша, отпустив дверь, подбегает к Вере, чтобы успокоить. Нина и Маша, воспользовавшись этим, покидают балкон и устраиваются на диване.

Она (воодушевленно). Со своим мужчиной можно все, что хочешь, и в этом нет ни капли пошлости. Любовь, она как серебро, всю грязь уничтожает!

Он. Милая, дай, дай же мне доказать, что я именно твой мужчина!

Саша кивает на альков, отрывает Веру от двери и влечет к постели. Воспользовавшись этим, Ирина Федоровна и Валентин Борисович выходят из ванной и тоже садятся на диван — с другого края.