Я осторожно извлекаю флакон и продолжаю рыться в корзине — с большей предусмотрительностью. И вот награда. Рядом с флаконом лежит маленькая пачка тонких синих листков, стянутых потрескавшейся резинкой. Меня охватывает грусть, стоит мне хотя бы издали увидеть эти давно забытые радиограммы, которыми мы перекидывались через Атлантику. Я бережно разворачиваю одну из них. Бумага полупрозрачная, почерк у Барри очень мелкий — он умудрился уместить на одном листочке все, что хотел мне рассказать. Я быстро спускаюсь вниз, за очками, и снова бегу наверх. Сижу в полумраке, скрестив ноги, на занозистом чердачном полу, хотя могла бы забрать все письма в гостиную и устроиться в уютном кресле. Но и письмо, и остальные вещи выглядят так, будто их нельзя отсюда уносить, они должны быть тут, в прошлом.

Первая радиограмма послана из аэропорта Хитроу. Барри ждет самолета в Индию. Он сильно по мне скучает и говорит, что я всегда буду его Венерой. Следующее письмо уже из Агры, почти неделю спустя, он описывает Тадж-Махал: «…идеальная симметрия, великолепное освещение, отвесные стены. Он был воздвигнут как памятник любви, и я бы построил точно такой же для тебя». Как мило. Я стала бы восьмым чудом света.

Впрочем, когда я читаю третье и четвертое письма, ощущение монументальности исчезает. Барри пишет о шествиях паломников, о вырубленных в скале гробницах и о храмах, прилепившихся к склонам гор. Он отправился к реке Ганг, чтобы очистить свою душу, искупавшись в священных водах, и был слегка разочарован тем, что прочие пилигримы, зайдя вместе с ним по колено в воду, занялись стиркой. Барри говорит, что собирается разыскать некоего великого гуру. Интересно, не того ли самого, кто вдохновил «Биттлз»?

В пятом письме Барри сообщает, что теперь у него есть план. Он собирается нанять рикшу, чтобы выехать из города, затем пересесть на телегу, запряженную буйволами, и забраться как можно дальше в холмы, а потом пешком дойти до горного храма, в котором обитает гуру, — и не важно, насколько это далеко.

Это последнее письмо.

Я снимаю очки. На глаза у меня наворачиваются слезы. Я вспоминаю Барри таким, какой он был тогда, — на пару лет старше, чем мой сын сейчас, возвышенный и исполненный надежды. Впрочем, мы оба тогда считали себя опытными и мудрыми, а главное — невероятно искушенными в жизни. Мы даже и понятия не имели, сколькому нам предстоит научиться.

Много лет назад я была вне себя от горя, когда Барри перестал мне писать. Сначала, конечно, я думала лишь о своем разбитом сердце, но потом начала беспокоиться о нем. Может быть, в загадочных холмах Индии случилось что-то страшное? Может быть, во время путешествия у Барри закончилась вода? Или его похитило воинственное племя? Или он свалился в пропасть? Я часто об этом думала, но ничего не знала наверняка.

Через десять дней Джо Диддли принесет мне ответ.

В течение трех недель никто не берет трубку там, куда я звоню, но Джо Диддли клянется, что Барри Стерн живет по этому адресу. А поскольку Артур хочет, чтобы я отправилась в Сан-Франциско для снятия показаний, я полагаю, что мне ничего не стоит проехать лишних семьдесят миль и заглянуть в старый кармелитский монастырь. После изумительной поездки среди холмов я вижу табличку: «Приют Божественного Духа». Должно быть, я на месте. Или же я умерла, и святой Петр, одобрительно кивнув, впустил меня во врата райские.

Я выхожу из машины и оправляю на себе темно-синюю юбку — именно в ней я провела сегодняшнее утро в зале суда. Жалко, что я не переоделась в кафе, куда заехала перекусить. Чипсы, сырные палочки и жирный хот-дог. Луку в нем явно многовато.

Я уже позвонила Артуру и сказала ему, что снятые мною показания по делу Тайлера не слишком-то многообещающи. Глава фирмы, куда Бет Льюис перебралась после ссоры с Тайлером, говорит, что она — отличный работник. Сама Бет спокойна и непоколебима в своей уверенности, что у Тайлера не было никаких причин, за исключением личных, чтобы так ее прокатить.

Поскольку прямо сейчас ничего сделать невозможно, я отодвигаю эту проблему на задний план и направляюсь к нескольким худосочным деревцам, посаженным в ряд, дабы обозначить въезд.

Трудно назвать это газоном — земляных проплешин куда больше, чем травы, да и та забита сорняками. Но зато ландшафт оживлен дикими цветами, а в отдалении я вижу поблескивающий пруд.

Я смотрю в другую сторону, замечаю трех человек и немедленно направляюсь к ним.

— Извините, вы не подскажете, как пройти к главному зданию?

Две женщины поспешно отступают и удаляются. Неужели от меня так несет луком? Мужчина также не произносит ни слова, но после непродолжительного молчания кивает.

— Я ищу главное здание, — повторяю я.

Он снова дергает головой. Или у него легкий тик, или он пытается что-то мне объяснить. Скорее всего последнее, поскольку он жестом предлагает мне следовать за ним, что я и делаю. Мы подходим к огромному каменному строению и входим в светлую, очень уютную комнату. В ней десятка полтора людей, все босиком, в широких штанах. Одни группами, держась за руки, другие поодиночке, но все сидят, скрестив ноги, на татами. По-моему, так называются эти штуки. Или же я путаю, и татами — это что-то съедобное.