Впервые в истории женщины выступали против войны, руководствуясь не политическими убеждениями, но именно как женщины: «Мы обращаемся к женщинам, которые всегда будут защищать жизнь. Мы, матери, жены и сестры, заявляем, что не смиримся, как это случилось в 1914-м, с убийством наших сыновей, мужей и братьев».

В группе Кристины было всего семь участниц. Каждая выбирала городскую площадь или оживленный перекресток, раскладывала столик и призывала прохожих подписывать петиции в поддержку борьбы за мир. Они объясняли, спорили, убеждали, и им удавалось получать подписи у одиноких женщин и устное одобрение замужних, не желавших ничего подписывать без одобрения мужей. К ним примкнули многие мусульманки, в основном молодые, ходившие без чадры. С супружескими парами то и дело случались инциденты, мужчины нередко оскорбляли активисток, опрокидывали столики, рвали петиции. Феминистки пытались вступать в переговоры, но из этого ничего не выходило. Жены грубиянов начинали вопить, вмешивались прохожие, подоспевшие полицейские конфисковывали бесценные подписные листы. Пацифисты проигрывали.

Вскоре полиция изменила тактику – феминисткам стали выписывать штрафы за нарушение общественного порядка: первый, тридцать пять франков, еще можно было заплатить, последующие, в размере семидесяти франков, отбивали желание митинговать даже у самых яростных активисток, но не у Кристины.

– Нам пытаются заткнуть рот, но мы не сдадимся!

Все близкие друзья Кристины, клиенты Падовани, Мате, члены труппы – одни по убеждению, другие из милосердия – собирали для нее деньги. Все, кроме Йозефа. Однажды, когда по кругу пустили шляпу, он взвесил ее на руке и передал соседу, ничего не опустив внутрь.

– Ты мог бы поучаствовать, вы ведь друзья.

– Если тебе нужны деньги, я готов дать в долг, но не стану финансировать нелепые идеи! Вы играете на руку Гитлеру.

Когда сбережения истощились, на общем собрании было решено изменить тактику и устраивать акции раз в неделю, по утрам в субботу, на площади Трех Циферблатов, у рынка Триоле, и брать с собой мускулистых парней для защиты от агрессивных сограждан. Они больше никого не агитировали, а собирались из принципа, желая доказать, что движение живо. Кристина чувствовала, что милитаристская идея мало-помалу завоевывает умы и сердца людей.

– Ну почему, скажите на милость, борцов за мир называют трусами, а тех, кто пропагандирует войну, считают храбрецами?

Морис перестал забирать Йозефа из института, после того как тот дважды отказался ехать, рассеянно пробормотав: «Не знаю, когда освобожусь». Выглядел он при этом как человек, которого праздный бездельник отвлекает от важной работы.

Вот почему Йозеф так удивился, когда январским вечером 1939 года Морис неожиданно объявился у него в лаборатории. Они не виделись с того самого новогоднего ужина, на котором Кристина отказалась переехать жить к любовнику.

Одежда Мориса была в беспорядке, губы у него дрожали, он что-то бессвязно приговаривал. «Этот болван повторил попытку, и она снова его послала», – подумал Йозеф.

– Идем со мной, это очень срочно!

– Не могу, у меня работы еще часа на два.

– Кристину арестовали!

Выяснилось, что их подруга и еще несколько активисток Международной женской лиги за мир и свободу решили провести акцию протеста против штрафов во время визита в страну Эдуара Даладье [73] . Одни раздавали в толпе листовки, другие держали плакаты с антивоенными лозунгами. Их толкали и оплевывали. Кристине удалось прорваться через оцепление и остановить машину председателя Совета министров, чтобы передать ему петицию с требованием прекратить перевооружение армии. Она начала барабанить по ветровому стеклу, и ее оттащили агенты безопасности. Кто-то из друзей предупредил Мориса о задержании.

Они до вечера обходили полицейские участки, никто не хотел давать им информацию, приходилось по десять раз повторять одни и те же вопросы. В участке на бульваре Гальени бригадир отослал их в центральный комиссариат, там их встретили с подозрением, стали выяснять, кем они приходятся арестованной и не участвуют ли, не дай бог, в пацифистском движении. Морис был в ярости. Ему пришлось предъявить удостоверение личности, теперь его занесут в картотеку как «сочувствующего». Он заявил, что не имеет ничего общего с «этими психопатками», но одна из них его подружка, они собираются пожениться, быть влюбленным – не преступление.

– Мы не обязаны быть единомышленниками. Я с ней не согласен!

Один из инспекторов, корсиканец, назвал Кристину фурией и рассказал, что справиться с ней смогли только четверо крепких полицейских. Глава правительства по-настоящему испугался, все вокруг решили, что это покушение.

Чтобы не привлекать ненужного внимания к случившемуся, Кристину обвинят только в оскорблении действием стражей порядка.

– Ваша знакомая предстанет перед судом, – заключил инспектор. – Иначе нельзя, она перешла все границы. Не волнуйтесь, ее скоро выпустят.

– Идиотка! – бесновался Морис. – Куда она лезет? Мало ей театра! Видишь, что бывает, когда бабы увлекаются политикой? Если Кристина не бросит эти глупости, я пошлю ее к черту! Она портит мне жизнь! Придется поговорить с ней по-свойски, уж я сумею, не сомневайся!

Ожидание продлилось много часов. Морису и Йозефу сообщили, что Кристину отправят в суд без промедления, и им едва хватило времени на то, чтобы съездить домой. Нелли места себе не находила от беспокойства: она ничего не знала об акции пацифисток, пришла к Морису, не застала его, отправилась к Йозефу, того тоже не оказалось, пришлось расспрашивать соседей, но и те не сильно ей помогли.