Дыков поднял голову и с силой откашлялся. После чего во дворике стало так тихо, что можно было различить веселенький мотивчик из окна прошелестевшей по соседнему переулку машины.

— Но я снимаю шляпу перед Мартой Матвеевной за то, что сегодня в центре Москвы такие разные, быть может, не близкие по духу люди слушают строки Гумилева и Мандельштама. Мне это приятно в первую очередь как учителю русской словесности, каковым я до сей поры остаюсь. К сожалению, мы очень поверхностно знаем свою литературу. И мало знаем о людях, ее создававших.

Позволю, господа, лишь одну цитату. Ахматова пишет в своем дневнике об Осипе Эмильевиче, с семьей которого была дружна. Обратите внимание на сдержанный, если не телеграфный стиль изложения, который до предела усиливает ощущение трагизма времени. У расстрельной стены, знаете ли, витийствовать не тянет. Упоминаемая Надя Мандельштам — это любимая жена поэта.

Беня достал из кармана камуфляжной куртки блокнот, задрал его над своей кудрявой головой, стал читать, делая ударение на каждом слове:

— «Второй раз его арестовали 2 мая 1938 года… В это время мой сын сидел на Шпалерной уже два месяца. О пытках все говорили громко. Надя Мандельштам приехала в Ленинград. У нее были страшные глаза. Она сказала: «Я успокоюсь только тогда, когда узнаю, что он умер».

И снова повисла тягостная пауза. Гладкая выглядела растерянной, у нее горели лоб и щеки. Первые ряды силились делать отстраненные, все понимающие лица. На последних. рядах подвыпивший актер, примелькавшийся в сериалах про бандитов, в которых он органично смотрелся уркаганом, да и в жизни был парнем незатейливым и бесшабашным, негромко сказал соседке в бриллиантах:

— Отжег по полной. Сам гений, едрёныть…

Соседка отвернулась и полезла в сумочку за платочком.

Беня же, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Я, господа, хотел прочесть стихотворение Осипа Эмильевича, но, думаю, это лучше сделает одна из прекраснейших актрис нашего театра и кино, великолепная чтица и знаток поэзии, народная артистка России Оксана Пучкова.

Раздались аплодисменты, которые немного разрядили обстановку, до предела накаленную речью «поэта и парохода», как звали Дыкова на радио.

Пучкова, поднимаясь на сцену, порывисто обняла Беню и, встав перед микрофоном, начала вдохновенно читать одно из самых известных стихотворений поэта «За гремучую доблесть…».

При словах:

«…Мне на плечи кидается век-волкодав,

Но не волк я по крови своей…» —

раздался оглушительный грохот: один из официантов уронил поднос с бокалами.

Килька получил тычок в спину от Весела за косорукость и мандраж.

— Пора! — сказал Первый Третьему, и Килька, переступая через осколки битого стекла, нырнул за ним в подсобное помещение в торце дома. Там уже переодевались в камуфляжные штаны и куртки Аркан и Петруччо. За ними наблюдал Николай Николаевич, успевший надеть армейские ботинки и жилет.

— Проверь оружие. — Николай Николаевич, сосредоточенный, подтянутый, протягивал Кильке «Макарова». Третий волк быстро проверил обойму и передернул затвор.

— Порядок! — сказал он, засовывая пистолет в наплечную кобуру, сжав губы и глядя вызывающе на новоявленного начальника.

— Вот это правильно, — удовлетворенно кивнул Николай Николаевич, оценив ловкость обращения «щенка» с оружием, и протянул Кильке «Калашникова».

В подсобку вошли еще три парня, которые раньше сновали по двору в костюмах половых, а теперь были экипированы так же, как и Волки.

Последней к группе захватчиков присоединилась Асенька. Она осталась в своей юбочке и блузке, только туфли на каблуках сменила на красные кеды.

— Действуем по моей команде. Четверо — на один край группы заложников, трое — на другой. Держите равный интервал. Впрочем, это вы отрабатывали, так ведь? — она переводила взгляд с Волков на «чужаков» — так их окрестил про себя Килька. Ребята были так же молоды, как и Волки, но казались крепче, спортивнее и держались гораздо развязнее: жевали резинки и сплевывали. Они явно чувствовали себя комфортнее Волков.

— Что дальше? Отец ни слова не говорил нам о таком… составе группы, и план, я вижу, меняется на глазах, — процедил Аркан, лицо которого побелело от ярости.

— Все гораздо труднее, чем предполагалось сначала, и все мы должны работать на результат. Ваш Отец все объяснит позже. Если вы не сваляете дурака. — Асенька усмехнулась. — А сценарий пока тот же. Побольше драйва, господа террористы! — она рассмеялась. Впрочем, обернувшись к сцене, стала предельно серьезной, и в ее жестах появилась хищная грация. — Счет на минуты. Предельно аттеншн!