— Есть! — вытянулся перед командиром Петруччо и побежал к выходу.

— На место, дети мои, а ты, Четвертый, подойди сюда, — махнул рукой Грунов, помрачнев.

Аркан подошел к Отцу. На лице его не было ни единого яркого пятна: белесые волосы, светлая кожа, блеклые застывшие глаза, бескровные губы. Не Иван-царевич, нет, персонаж другой сказки — ледяной Кай с заколдованным, застывшим сердцем.

— Своеволие считается в армии преступлением. Но ты совершил проступок гораздо более страшный — ты перестал верить Отцу. Пусть на время, но усомнился. Так ведь? — вперился своими черными глазами в Аркана Пал-Пал. Четвертый взгляда не отвел, но по его шее покатились капли пота.

— Это произошло в первый и последний раз, так ведь? — будто продолжал гипнотизировать Трунов самого непокорного из Волков.

— Да. Это была случайность. Я сожалею, — тихо сказал Четвертый, опуская глаза.

— Ничего, сынок. Лес рубят — щепки летят… — потрепал его по плечу Пал-Пал.

Аркана бесила манера главаря сыпать банальными прибаутками, которые безотказно действовали на других членов банды. Он же чувствовал за всем этим фальшь и позу. Аркадий был начитан и хорошо образован. Ему претили трескотня дешевых фраз и детсадовские игры в благородную стаю хищников. Если бы тогда, год назад, Отец не дал им денег и не назвал точную сумму гонорара при удачной операции, никогда бы Аркадий Свешников не ввязался в эту бойню. Впрочем, именно сейчас он понял, что из игры бы не смог выйти ни при каких условиях. Ему бы просто не дали доехать до дома в случае отказа: к чему этому бандиту посвященный во все свидетель? Он ведь и своего первого зама Свища угробил не дрогнув. Аркан был убежден, что Николай Николаевич мертв, и убил его Отец. В ином случае Свищ добрался бы до обидчика своей женщины и подчиненных. Так что жизнью Аркан был обязан все тому же Отцу — человеку дела, а не эмоций, каковым Четвертый считал и себя самого.

— Ладно, работай, контролируй выход. И не допускайте, чтобы они подходили к окнам. Теперь от этих, затравленных, можно ожидать любой выходки, — кивнул Отец на заложников и, прищурившись, стал выискивать кого-то в группе бомонда. Впрочем, ни группой, ни бомондом это сборище доведенных до крайней степени отчаяния, потерявших лоск и уверенность, полубезумных людей назвать было невозможно. Трем женщинам и двум мужчинам, лежащим на полу, явно требовалась медицинская помощь. Несколько человек были готовы сорваться на истерику в любой миг, спровоцировав новые выстрелы и, возможно, жертвы. Это Трунову теперь было противопоказано.

«Вполне удачно все складывается с требованием этого мента. От слабаков избавлюсь, как от лишних проблем», — подумал Пал-Пал и подозвал Кильку.

— Я буду показывать тебе на тех, кого нужно проводить на первый этаж.

И Трунов стал ходить по залу и молча нацеливать палец на заложников, которые подходили под категорию «слабаков». Некоторым требовались сопровождающие, так что счастливчиков, которые еще не знали, что их ждет скорое спасение, набралось одиннадцать человек. В том числе Комик с женой, Рыжая и Дама без собачки, Актер сериалов, Дама в бархатном платье, раненый Беня Дыков и несколько пожилых мужчин и женщин. Среди них не было активных Солнцевой и Пучковой. Последняя вела себя на редкость смирно, сидя на колченогом стуле с отсутствующим взглядом, прикладываясь к бутылке с минералкой. Ее волосы венчала «диадема» из комков пыли и паутины, которые актриса набрала с пола за сценой. Впрочем, на такие мелочи, как грязь, разорванные рукава, подолы и даже обмоченные штаны, никто не обращал внимания.

Незримо заложники разделились на два лагеря. Первая проклинала жизнь, государство, силовые структуры, Москву, близких и врагов. К этой, более многочисленной группе принадлежали самовлюбленные истерики, зануды-ипохондрики и неизлечимые «бонапартики» от политики. Во второй находились люди более здравые и совестливые, те, кто под дулами автоматов глубинно, а не красного словца ради признавал себя заложниками суетных, бессмысленных вещей, ничего не стоящих перед лицом смерти, но которым отдается на откуп жизнь и душа: тряпок с ярлыками, железок на колесах, ступенек в политической иерархии, баснословных счетов, оваций толпы. Тех «величайших» устремлений и благ, которых принято вожделеть, алкать, вырывать друг у друга и выставлять напоказ с исполненной снобизма и презрения миной. Эти мечтали о жизни с чистого листа, об освобождении из плена как о втором рождении.

Те, кого Килька поднимал с пола, начинали плакать и молить о пощаде, но Третий очень искренне, даже заискивающе говорил: «Вам окажут медицинскую помощь, правда, поверьте мне…»

И ему верили и брели к выходу. Лишь Актер сериалов вцепился в стул, который он успел занять раньше какой-то невзрачной пожилой тетки-критикессы, вынужденной усесться на полу и вздрагивать от каждого звука.

— Не надо мне! Не надо мне помощи! Вон этой или вон тому помогайте, а я со всеми! Я никуда, слышишь, никуда не двинусь отсюда…

В дело пришлось вмешаться Отцу, который стремительно подошел к буяну, взял его за ухо и толкнул с силой к двери.

— Паскуды, твари, зверюги, гестаповцы… Отольется вам русская кровь, отомстят за нас ребятки из спецназа. Вон, вон из всех окон напротив пушки и каски торчат! И «град» еще разнесет всю вашу лавочку, и морпехи с десантурой… — приговаривал все тише и тише Актер, вскидывая беспорядочно руки и медленно двигаясь к двери.

— Ага, десантура сейчас прилетит в «голубом вертолете и бесплатно покажет…» — скептически махнул вслед непокорному пленнику Экономист, подумывая только о том, как бы стрельнуть у Кильки, выглядящего наиболее человечным из всех бандюг, сигарету. Но предприятие приходилось отложить до лучших времен, так как мальчишка повел горстку отобранных персон из актового зала в неизвестном направлении.

— Послушайте, а может, их повели на расстрел? — прошептала, едва не прижимая свой нос и пылающие очи к лицу Министра, Бабка-тусовщица.

Министр скривился и отодвинулся от настырной тетки, которая, видимо, считала «близость» за сценой достаточным условием для дальнейших плодотворных отношений.

— Идите к черту со своими глупостями, — с чувством сказал он, нанеся тем самым тетке непоправимую душевную рану. Она молча отодвинулась от хама и пристроилась к боку Ирмы Андреевны, занятой извлечением щепочек и трухи из своей песцовой накидки, найденной между обломками стульев. С Тусовщицей она тоже разговаривать не собиралась.