— Чему вы, maman? — спросила Соня из за ширмы.

— Соня, он(Долохов) не в ее вкусе, — и графиня закатывалась сильнее прежнего.

— Вы смеетесь, а не в моем вкусе, — повторяла Наташа, стараясь обидеться и не в силах удержаться от смеха.

— Что за божественное существо твоя кузина Софи! — сказал Долохов Nicolas, когда они увидались на другой день. — Да, счастлив тот, кто назовет другом такое неземное создание! Но не будем говорить про это. — Больше они не говорили о Соне, но Долохов стал ездить каждый [день], и Марья Ивановна Долохова со вздохом и тайно от сына иногда расспрашивала у Nicolas о его кузине Соне.

В начале 1806-го года, Nicolas Ростов вернулся в отпуск. Ночью он подъезжал на перекладных санях к освещенному еще дому на Поварской. Васька Денисов ехал тоже в отпуск и Nicolas уговорил его ехать с собой и остановиться в доме отца. Васька Денисов спал в санях после перепою последней ночи на станции, где встретил товарищей.

«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извощики!», думал Nicolas, на санях подаваясь вперед, как бы помогая этим лошадям.

— Денисов, приехали. Спит! «Вот он угол — перекресток, где Захар извощик стоит; вот он и Захар и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали». — Скоро ли? Ну!

— К какому дому? — спросил ямщик.

— Да к этому, к большому, как ты не видишь. Это наш дом, — говорил Ростов. — Ну да, это наш дом. Денисов! — крикнул он. — Денисов! Приехали!

Но Денисов только проснулся и ничего не ответил.

— Дмитрий, — обратился Ростов к лакею на облучке. — Ведь это в спальне огонь?

— Да, у папеньки в кабинете светит. Еще не ложились, — радостно отвечал Дмитрий.

— Смотри ж, не забудь тотчас достать мне новую венгерку, — сказал Ростов, ощупывая новые усы. [2645]

— Ну же пошел! [2646] — кричал он ямщику. — Да проснись же, Вася, — обращался он к Денисову, который опять завалился.

— Да ну же, пошел, [2647] три целковых на чай, пошел! — закричал Nicolas, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Но вот уже дом над головами и видны сени с знакомой отбитой штукатуркой на угле. Nicolas выскочил из саней [2648] и побежал в сени. Дом так же стоял неподвижно, нерадушно. [2649] Ничто не шевелилось. «Боже мой, всё ли благополучно?» — подумал Nicolas, останавливаясь и тяжело переводя дыханье, и побежал в переднюю. Слабый замок всё с тем же звуком отворялся. Старик Михайла [2650] спал на ларе. Прокофий лакей сидит и вяжет из покромок лапти. [2651] Он равнодушно взглянул на дверь.

— Батюшки, светы! — вскрикнул он, узнав молодого барина. — Господи Иесусе Христе, что ж это? — И [2652] Прокофий, трясясь от [2653] волнения, бросился к двери в гостиную, опять назад и припал к плечу Nicolas.

— Здоровы?

— Слава богу. Сейчас только поужинали. [2654]

— Всё совсем благополучно?

— Слава богу, слава богу. И Nicolas, забыв совершенно о Денисове, не желая дать предупредить себя, скинув шубу, на цыпочках побежал в темную большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, [2655] та же люстра [2656] в чехле. Но [2657] кто то уж видел Nicolas и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло его. Еще другое, третье. Еще поцелуи, еще слезы, еще крики.

— А я то не знал... Коко... друг мой! Вот он... Наш то... Друг мой Коля... Переменился! Нет. Свечей, чаю! [2658] Да меня то поцелуй! Душенька... [2659] А меня то.

Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф обнимали его, и люди, и горничные, наполнив комнату, кричали и ахали. Петя повис на его ногах.

— А меня-то! — кричал он. Наташа, отскочив от него, после того как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, держась за полу его венгерки, прыгала, как коза, всё на одном месте и пронзительно визжала. Со всех сторон были блестящие слезами радости любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя. Соня, красная как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза. Соня поразила его больше всех происшедшей в ней переменой. Ей только минуло шестнадцать лет, и она была необыкновенно хороша, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он [2660] благодарно взглянул на нее, но [2661] всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери. Но это была она, в новом, незнакомом, сшитом без него платье. Когда они сошлись, она [2662] упала на него рыдая. [2663] Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки.

Денисов, войдя незамеченным в комнату, стоял тут же [2664] и, глядя на них, тер себе глаза.

Через несколько минут его заметили.

— Папенька, — друг мой Денисов.

— Милости прошу. Знаю, знаю.

Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.

— Голубчик Денисов! — взвизгнула Наташа, [2665] — слава богу! [2666] Она подскочила к Денисову, обняла и поцеловала его. [2667] Денисов смутился и покраснел. Но Наташа была в таком восторге, что она только гораздо позже поняла неприличность своего поступка.

Денисова отвели в приготовленную [2668] для него комнату, а Ростовы долго не спали. Они сидели, столпившись вокруг Nicolas в мундире с крестом, с усами, почти не спуская с него восторженно влюбленных глаз, ловили каждое его движение, слово, взгляд. Старая графиня не выпускала его руки и всякую минуту целовала ее. Остальные спорили и перехватывали места друг у друга, поближе к нему, и Наташа с Петей подрались и заплакали оба за то, кому принести ему чай, платок, трубку. Nicolas было очень хорошо, но та минута, когда все наперерыв целовали его, была так хороша, что он всё ждал ее повторения и того, что было теперь, как оно ни было хорошо, ему было мало.