<12 Ноября 1805 года русские войска под командой Кутузова, [395] сделавшие отступление к Брюнну под напором всей армии Мюрата, в Ольмюце готовились на смотр австрийского и русского императоров. Гвардия [396] ночевала за [397] пятнадцать верст, вступала в Ольмюцкой лагерь прямо на смотр в десять часов утра.

С вечера в армии, стоявшей лагерем, был отдан приказ чистить амуницию. [398] Кутузовская армия стояла уже под Ольмюцом, соединясь с Буксевденом, и ожидала гвардию. Лагерь занимал огромное поле, кавалерия занимала деревню. Ночь [399] 12 ноября была ясная и с первым морозом не выше трех градусов. В одном из домов предместья города [400] собралось человек пятнадцать пехотных и кавалерийских офицеров в трактире.

— Господа, завтра царской смотр, гвардия пришла, [401] в часу отсюда, — сказал батальонный адъютант, входя в комнату.

— Врешь! Кто тебе сказал? Приказ вышел? — послышалось с разных сторон.

Офицеры сидели группами. У одного стола метался банк. Банк метал казначей Киевского полка, раненный в руку, понтировал сильнее всех гусарской офицер или юнкер, нельзя было разобрать, потому что шинель была на нем солдатская, с солдатским крестом, а сабля офицерская.

Гусар этот [402] был [403] запачкан и очень молод. Ему было лет шестнадцать на вид. [404] Игроки, кто лежал, облокотившись лежа на стол, пристально и тупо следя за банкометом записывающим и, придерживая левой рукой над столом колоду, правой загребающим деньги. Кто переминался на месте, кто, оправляя волоса и гладя лицо, отходил от стола и, шевеля губами, прохаживался по комнате, стараясь опомниться, кто рвал понтерки и бил кулаком по столу, кто считал на коленках деньги, кто шутил (как один высокой, старый уланской офицер) старой, [405] десять лет повторяющейся шуткой, никого не смешившей. Кто требовал вина и в одно время, не глядя, выпивал и, загибая карту, ставил. Банкомет, с раздраженным вниманием собрав все силы, старался спокойно следить за всем. Молодой гусар, стоя у стола и поставив [406] ногу на скамью, играл весело. [407] Он играл счастливо, около него на столе лежала хорошая кучка золотых.

— Эй динер! — крикнул он, нарочно по-русски выговаривая ди с тем выражением покорителя, с которым военные любят обращаться к жителям. Банкомет ждал гусара.

— Что будете ставить граф? — спросил он. Гусар не отвечал и заметив, что [408] хозяин подошел не сейчас к нему, а к двум австрийским офицерам, [409] которым он нес глинтвейн, он, не отвечая банкомету и не снимая ноги, повернулся к [410] хозяину и в смелых [411] глазах его и в особенности в выражении сжатых губ [412] блеснула та черта вспыльчивости и решительности, [413] которая страшна очень у молодых людей.

— Динер, — закричал он. — Ну!...... [414] Хозяин всем телом повернулся, расплескал глинтвейн и подошел к нему.

— Вот так то! — сказал он. И начал по немецки [415] вполне хорошим выговором. — H"oren Sie mal... bringen Sie mir... Nu, was soll ich nehmen... — Он видимо нарочно медлил — ну, ich will nichts. Gehen Sie. [416] — Хозяин ушел. В это время вошел офицер с известием о приходе гвардии. Опять банкомет ждал, потому что граф гусар прислушался и стал расспрашивать, где ночует гвардия и какие полки, пришел ли Измайловский. Банкомет раздосадовался.

— Я мечу. Готово.

— Измайловский пришел? Вы говорите, в стороне за городом? — расспрашивал он. — Атанде, — проговорил он, видимо на что то новое решившись. Гусар счел свои золотые. — У вас сколько в банке?

— Вот видите, — отвечал с досадой раненный банкомет.

— Сочтите, — повторил гусар.

— 2300 гульденов, да вот запись 1800... — сказал банкомет недовольный, но однако исполняя требование противника.

— Ну, запись... ваше дело, — сказал гусар, видимо практичный в игре, несмотря на свою молодость. [417] Он отсчитал из своих золотых столько, сколько было на столе, поднял с полу валявшуюся понтерку, это была семерка, и двинул всё на середину стола.

— Два с боку, — сказал он, оставшиеся от его денег два золотых положил в карман и надел фуражку.

— Бита, — сказал кто то. Граф повернулся и пошел в лагерь.

— Соколов, поедем к гвардии, — крикнул он одному Павлоградского полка офицеру.

— Поедем! — Они вместе стояли в палатке. Соколов согласился. Только что они вернулись в грязный лагерь в свою палатку, загроможденную двумя кроватями, одной на колушках, другой на вьюках, и Простой велел седлать лошадь, казачьего подъездка, как вошел вахмистр и доложил, что эскадронный командир велел готовиться к [418] завтрашнему смотру.

— Нельзя ехать, Простой.

— Вздор, коли бы драться так так, а то смотр, чорт его дери, я поеду, ты оставайся.

— А спросят?

— Ну говори, что хочешь.

— Ну чтож, ты выиграл или проиграл?

— Вот, — сказал Простой, показывая, — два червонца только осталось. А много был в выигрыше, чорт с ним. Марков, — обратился он к вахмистру, — на, выпей водки. [419] Коли я не поспею, скажи что болен. — Он сел на [420] старую казачью лошаденку и нагайкой погнал рысью по каменистой, освещенной месяцем дороге к Ольмюцу.