Не выпуская изъ зубъ шляпу и обливая лстницу и бокъ корабля водою съ платья, Алексй влзъ, какъ кошка,213 по продольнымъ веревкамъ, не ступая на поперечныя, и прыжкомъ перекинувшись черезъ бортъ, обмялъ еще на себ штаны, выдавливая воду, отряхнулся, какъ собака изъ воды, и, переложивъ шляпу на ладони обихъ рукъ, остановился, оскаливаясь и отъискивая глазами Царя. <Хоть и мелькомъ онъ видлъ Царя на носу, хоть и много стояло теперь передъ нимъ господъ, бояръ и генераловъ, Алексй сразу увидалъ, что Царя не было.> Высокій ловкій щеголь въ темнозеленомъ съ красной подбивкой мундир, съ веселымъ лицомъ и длинной шеей, подошелъ, точно плылъ, такой тихой, легкой поступью <и хотлъ взять шляпу>.

— Ну молодецъ! —сказалъ щеголь слово ласково, весело, какъ рублемъ подарилъ. Но Алексй перехватилъ шляпу въ одну руку и отвелъ ее прочь, не давая.

— Ты бы самъ досталъ, а я самъ Царю подамъ, — сказалъ Щепотевъ. —

Господа засмялись. Одинъ изъ нихъ, особисте всхъ, съ большой головой и болыпимъ горбатымъ носомъ, съ окладистой бородой, въ атласномъ синемъ кафтан, окликнулъ щеголя:

— Александръ, — сказалъ онъ, — оставь, — не замай, самъ отдастъ, Государь пожалуетъ.

— Не замай, отдастъ, едоръ Алексичъ.

— Государь то съ Артамонъ Михайлычемъ занятъ, —отвчалъ щеголь Александръ, улыбаясь и тихимъ пріятнымъ голосомъ и неслышными легкими шагами отошелъ къ корм и кликнулъ двухъ корабелыциковъ, чтобъ затерли воду, какую налилъ Алексй.

— А ты Царя знаешь чтоли? — спросилъ бояринъ.

Алексю жутко становилось. И, какъ всегда съ нимъ бывало, на него находила отчаянность, когда бывало жутко. Онъ сказалъ:

— А солнце ты знаешь?

Бояринъ покачалъ головой, засмялся, и другіе засмялись. —

— Вотъ онъ, Царь! —сказалъ Алексй, узнавъ его тотчасъ же.

Царь какъ будто насилу удерживался, чтобъ не бжать, такими быстрыми шагами шелъ изъ подъ палатки по палуб, прямо къ нимъ. За Царемъ пошли было, но отсталъ Генералъ Головинъ, Автономъ Михайлычъ съ братомъ[?]. —

Алексй прежде съ струга видлъ Царя и призналъ его, но теперь, въ т нсколько мгновеній, пока Царь своимъ иноходнымъ бгомъ прошелъ т 10 шаговъ, которые были до него, онъ разсмотрлъ его совсмъ иначе. Алексй былъ теперь въ томъ раздраженномъ состояніи души, когда человкъ чувствуетъ, что совершается въ одинъ мигъ вся его жизнь, и когда обдумаетъ человкъ въ одну секунду больше, чмъ другой разъ годами. —

Пока шелъ Царь, онъ оглядлъ его всего и запомнилъ такъ, что, покажи ему потомъ одну ногу царскую, онъ бы узналъ ее. Замтилъ онъ въ лиц скулы широкія и выставленныя, лобъ крутой и изогнутый, глаза черные, не блестящіе, но свтлые и ч`yдные,214 замтилъ ротъ безпокойный, всегда подвижный, жилистую шею, близну за ушами большими и неправильными, замтилъ черноту волосъ, бровей и усовъ, подстриженныхъ, хотя и малыхъ, и <мягкость, не курчавость, этихъ волосъ>,215 и выставленный широкій, съ ямкой, подбородокъ, замтилъ сутоловатость и нескладность, костлявость всего стана, огромныхъ голеней, огромныхъ рукъ, и нескладность походки, ворочащей всмъ тазомъ и волочащей одну ногу, замтилъ больше всего быстроту, неровность движеній и больше всего такую же неровность голоса, когда онъ началъ говорить. То онъ басилъ, то срывался на визгливые звуки. Но когда Царь засмялся и не стало смшно, а страшно, Алексй понялъ и затвердилъ Царя на всегда. —

Въ то время, какъ Царь шелъ къ нему, Алексй смотрлъ на него всего, и кром того думалъ о томъ, какъ и что сказать ему. Одно онъ понялъ, увидавъ Царя, что ему нужно сказать что нибудь почудне и такое, что бы поманило Царю, такое, чтобы сказать о себ, что онъ изъ солдатъ отличенъ. Царь засмялся тмъ смхомъ, отъ котораго страшно стало Алексю, когда бояринъ едоръ Алексичъ сказалъ ему, что солдатъ не отдалъ шляпу деныцику и сказалъ: ты самъ слазяй.

Царь подошелъ, взялъ, рванулъ шляпу, тряхнулъ съ нее воду и мокрую надлъ на голову.

— Спасибо, малый, — сказалъ онъ, ударивъ Алекся ладонью по мокрой голов, она мн дорога — дареная. Чтожъ Алексашк не отдалъ? Алексашка! —крикнулъ Царь.

Александра не было видно, но не усплъ Царь сказать: Алексашка, какъ онъ уже былъ тутъ, подойдя неслышными шагами и, улыбаясь, подтвердилъ слова едора Алексича.

— Ну чмъ теб жаловать за шляпу? — сказалъ Царь.

[Щепотевъ] въ ту же минуту <сказалъ:>

— Намъ не [въ] привычку нырять, намъ и спасибо царское — жалованье большое.

Въ то время, какъ Алексй говорилъ это, онъ почувствовалъ запахъ вина изъ желудка Царя и, оскаливъ зубы, прибавилъ:

— Если хочешь жаловать, вели водки дать. —

Царь не засмялся, а нахмурился и пристальнй посмотрлъ на широкую, здоровенную, умную и веселую рожу солдата, на его красную бычачью шею и на весь станъ, короткій и сбитый. Ему понравился солдатъ, и задумался о немъ, отъ того и нахмурился.

— Ты изъ какихъ?

— Изъ поповъ, — проговорилъ Алексй и засмялся, но не смлъ и захриплъ.