Они двигаются вслед за бунчужным, зная, что под хвостатым, белым бунчуком едет великий хан. Скачут сотнями, тысячами, туменами. И упаси Бог, кому-нибудь выказать неповиновение хану или в чем-то ему перечить, смерть ждет ослушника. Так учит закон степи…

На исходе дня Боняк получил донесение брата: он с ордой на той стороне Днепра и крылья его улусов уперлись в днепровское правобережье и в левый берег Южного Буга, а своими засадами перекрыли Днепр.

Выслушал Боняк гонца, довольно потер руки — все идет, как задумал. Теперь Боняк дождется, когда киевский князь занервничает, и тогда хан подаст сигнал, и степь содрогнется от топота копыт…

Скоро настанет день, когда воины насладятся кровью врагов, зарево пожаров станет освещать их дорогу и они будут вдыхать дым, который надолго ляжет на урусскую землю. Дико будут кричать невольники, а копыта печенежских коней топтать поверженных урусов…

У Боняка давняя мечта, сколько раз орда подступала к Кию-городу, неделями стояла под его стенами, разоряла и жгла посад и Подол, била тараном в медные ворота, но ни разу белый конь Боняка не нес своего хана по улицам города. Боняк никогда не поднимался по каменным ступеням в огромную каменную юрту конязя Володимира…

Да разве только Боняк? Ни отец, ни до него ни один хан не мог похвалиться, что его конь топтал улицы Кия-города.

Но теперь, когда Боняк поведет орду на урусов, он обязательно исполнит завет своего отца. Боняк въедет на Гору и, не покидая седла, велит пригнать к нему конязя Володимира с боярами, и прежде чем их погонят в неволю, а боярских жен и дочерей разберут по своим вежам темники и тысячники, он, великий хан, полюбуется их унижением…

Потом хану приведут дочь конязя со сладким именем Предслава, и он, Боняк, посмотрит, стоит ли брать ее себе в жены или подарить какому-нибудь военачальнику или советнику-мурзе, самому старому и почетному…

Давно покинул ханскую юрту гонец Булана, а Боняк все еще плавал в мечтах. Перед ним стыла еда, в юрте стоял запах вареной конины, тихо играли музыканты, и в легком танце кружилась юная хазарка, захваченная в последнем набеге на хазарские поселения на большой реке Вольге…

Очнулся Боняк, принялся за еду. Он рвал мясо, глотал его кусками. В прежние годы, когда у него были зубы молодого волка, Боняк любил жареное на угольях мясо, но теперь, когда его зубы истерлись и выпали, хан ест разваренное мясо, запивая кумысом.

И еще хан любит хмельной мед, какой привозили печенеги из Урусии.

Но то было давно. С той поры, когда конязь Володимир встал над всеми урусскими конями, он сам повадился ходить в степь. Сейчас Володимир постарел, постарели его воеводы, хан Боняк проучит урусов.

Хазарка танцевала, а Боняк, сытно отрыгнув, умостился на кожаных подушках, уставился на танцовщицу. Она была совсем девочка и никак не походила на молодую кобылицу, какая бы вызвала вожделение хана.

Легкие движения хазарки, почти обнаженное тело с выпиравшими ребрышками и тонкими, но длинными и гибкими руками чем-то привлекали Боняка. Он все пристальнее и пристальнее разглядывал танцовщицу, замечая в ней то, чего не замечал прежде: и то, как она легко несет свое тело, как извивается ее стан, а глаза, в которых запряталась печаль и тоска, притянули хана.

Боняк поцокал языком, что означало музыкантам смолкнуть, а хазарке прекратить танец. В юрте установилась тишина. Хан поманил раба, стоявшего у входа в юрту.

Раб склонился в поклоне.

— Пусть они удалятся, — Боняк указал на музыкантов, — а хазарку уведи в ее юрту, пусть готовится, я приду к ней.

Великий князь сказал сыну:

— Пора проучить Булана, и это сделаешь ты, Борис. С тремя сотнями гридней отправишься в степь, отобьешь охоту у печенегов к засадам, дашь знать Булану, что ежели не уймется, я пошлю на него полки, сожгу его вежи и заставлю бежать его орду. Но я не стану с ним воевать, если он привел свои улусы как кочевник в поисках выпаса… Ты пойдешь, Борис, без воевод, с тобой будут три сотника, с ними держи совет, но делай все по своему усмотрению. Я в твои два десятка лет уже добыл себе великий стол…

Вел Борис гридней землями полян, и смерды, глядя, как проезжают одетые в броню гридни, как покачивается лес копий, довольные, говорили, что дружина идет отстаивать смердов от печенегов.

В Каневе, перед тем как выехать в степь, Борис дал отдых коням, а для гридней приказал истопить бани, какие прилепились к днепровскому берегу.

Князь с гриднями смыли дорожную пыль, вдосталь нахлестались березовыми вениками, принялись за трапезу. Поев каши с толченым салом, улеглись тут же на траве.

Летом ночи короткие, теплые, а днем земля дышала зноем.

Когда Борис пробудился, сотники давно уже были на ногах. Парамон с Симоном седлали лошадей, а Зиновий ждал, когда князь откроет глаза.

Борису сделалось неловко, что проспал, наспех вскочил, окатившись водой из бадейки, повел дружину в степь. Отдохнувшие кони шли резво. Позванивали удила, бряцало оружие. Вслед за князем хорунжий вез червленую хоругвь.

Сколько видел Борис, впереди горбилась буграми запорожская степь. В эту пору года она была покрыта густой зеленью, но позже заволнуются здесь седые ковыли.