Вспышка.

Снежинка на ладони. И ветер, прорвавшийся на Пустоши. Он рожден взрывом, беззвучным, но прокатившимся по Хаоту, отраженным зеркалами миров. И одна за другой лопаются струны, которые удерживают Аномалию на месте.

Мир-кораблик качается.

И волны из праха встают одна над другой, летят, спеша добраться до освобожденного пространства. Поземка чертит путь по улицам, ведет за собой ошалевшее небо. И грозовые разряды вязнут в разреженном воздухе… паника. Наверняка паника.

Плотный кокон, сплетенный магами Первого круга. И те, кто остался по-за чертой этого кокона. Люди. И уже не совсем люди. Совсем даже не они, но тоже гибнущие…

Пожалуй, это был хороший сон. И проснувшись, Юго улыбался темноте. Правда, эйфория прошла, а дыра в ступне осталась. Не то чтобы сильно мешала — Юго умел терпеть подобные мелкие неприятности, — скорее уж раздражала, напоминая о допущенной слабости.

На рассвете он выполз из укрытия.

Пахло паленым. В том, что пожары непременно будут, Юго не сомневался, как и в том, что нынешний его отчет окажется весьма интересен. Тьма всегда позволяла людям раскрыть себя с неожиданной стороны.

— И не стало ни неба, ни земли! — Кликуша взобрался на плаху.

Пожар начался на окраине. Но ветер погнал пламя к центру.

— …ни солнца, ни луны, ни звезд…

Выгорели дотла пять кварталов. Остальные пострадали в той или иной степени. О жертвах говорили шепотом, словно опасаясь разгневать того, от чьего имени вещал старик в драной хламиде.

— …и тогда явился тот, кто выпустил огонь, сказав: вот я есть. Я возьму себе жертву малую, дабы не брать большой…

Юго остановился послушать, не столько старика, сколько тех, кто стягивался к площади. В сером мареве лица людей казались ему одинаковыми.

— …ибо вы отвернулись от меня!

Голос сорвался на крик.

— …закрыли храм мой. Забыли имя мое.

На губах кликуши выступила пена. Он трясся, но чудом почти удерживался на ногах. И безумный облик его странным образом уживался с человеческими понятиями о святости.

— Я же прислал вам огонь, мор и глад!

Кто-то взвыл и забился в судорогах.

— …и внемлите вестникам, ибо имя мое — Война!

С обезьяньей ловкостью — куда подевалась немощь — старик спрыгнул с помоста. Юго не ошибся, предположив, что двери храма будут открыты, а первую жертву принесут на ступенях.

— Напоите мир кровью детей ваших. И тогда пребудет мне сил…

В тот миг, когда девушка с перерезанным горлом все же затихла — крови достало, чтобы омыть ступени храма, — выглянуло солнце. Что ж, у Кайя Дохерти появилась еще одна проблема.

Трудно быть богом.

Паренька Юго заприметил еще в толпе. Тот слушал, но не так, как остальные, без восторга, хмуро, сосредоточенно. К храму потянулся и внутрь бы заглянул, но новоявленный жрец Войны возвестил, что в жилище бога нет места людям.

Паренек присел у ступенек и, сунув пальцы в кровь, зашептал что-то. Молился? Если и да, то эта молитва отличалась от того совокупного воя, которым люди приветствовали солнце.

И Юго подобрался ближе.

— О чем просишь? — шепотом спросил он.

А горло девчонке перерезали профессионально, одним движением, и так, что сам жрец почти не замарался в крови. Где ж это он наловчился так?

Ну да Дохерти разберется. Юго подумалось, что рыжему оно в радость будет.

— Не твое дело.

Взгляд у парнишки злой. Волчий. Хороший взгляд.

— Если чего хочешь делать, сам делай, а не богов проси.

А мальчонка тощий до синевы. И покачивается от слабости.

— Идем, — велел Юго и взял случайного знакомца за руку, так взял, что рука онемела. — Враги есть?

— Есть.

Не заорал. Не попытался вырваться, так, дернулся и, поняв, что не выйдет, притворился сдавшимся. Но именно что притворился. Сердце выдает. Дыхание. И губы поджатые упрямо. Думает, что рука отойдет и уж тогда-то…

— Убить задумал?

— Задумал, — согласился мальчишка.

— Но боишься, что не выйдет?

— Они сильнее. И с охраной.

Благоразумие — тоже хорошее качество. Чем дальше, тем больше мальчишка Юго нравился.

— Я тебе помогу.