Неожиданно Кронид вспомнил одну из притч Пармена и догадался с радостью, как ему вылечить Оками. Ему хотелось еще покопаться в завале, откуда вытянул он кумач, но долг перед товарищем был выше. Прихватив кумач, он прямиком отправился на озеро. Кумач простирнул и наловил пиявок.

— Оками, вот эти кровопийцы спасут тебя! — заявил юн радостно с порога и не мешкая принялся за врачевание. Чтобы товарищу не было постыло, он пробавлял лечение рассказом о находке: — Кумач высохнет, будут нам простыни и скатерть. Жаль только, соль на исходе, я корешков драконицы накопал, все какая-то замена… И есть у меня надежда, что в завале я найду соль. Я почти добрался до задней двери, там, наверное, кладовка была или подсобка. Оками, нам повезет, как ты думаешь? — спрашивал он товарища, продолжая возиться с пиявками. Насытившихся снял и терпеливо промакивал выступающую из ранок кровь. Терпел и Оками. Молчал. Когда все пиявки отвалились, Кронид остановил кровь и заботливо укрыл Оками:

— Поспи теперь, а я приготовлю покушать…

Ноги немедленно увлекли его к завалу. Замок на двери кладовки поддался сразу: из истлевшего бруса, как гнилой зуб, пробой выпал сам собой. Кронид включил фонарик.

Вдоль стен расположились полки, в сухом воздухе пахло тленом. На полках плотно стояли толстенные книги: Сталин, Сталин, Сталин — читалось на корешках. Соль, да не та… Стоял там и бронзовый бюст вождя, и лежала самая настоящая кумачовая скатерть. Все.

С пустыми руками, разочарованный, Кронид вернулся в землянку. И, к своему восторгу, он застал Оками сидящим на постели.

— Ты выздоровел!

Оками озирался недоуменно.

— А мне кажется, я спал тяжелым сном. Ничего не помню, совсем ничего. Сколько же времени я валялся? День, неделю?

— Э, Оками, — засмеялся Кронид, — два месяца!

Он помог товарищу выйти на свежий воздух. Вместе с ним иначе вдыхал запахи прелой листвы и сырости.

— Еще теплей стало, будто весна…

— Весна и есть, — улыбался ему Кронид. — А я лозу лимонника нашел. Вот чай вкусный будет!

Вместе они сходили на рыбалку, и ужин удался на славу. Оками долго не хотел есть запеченную рыбу, как ни привлекательно она выглядела. Кронид настоял:

— Тебе надо набираться сил.

— Только ради тебя, — ответил со вздохом Оками. — Ты знаешь, японцы привередливы к рыбе, и если отказываются от нее — неспроста это, душа противится.

— Ну хоть маленький кусочек, — настаивал Кронид. Кое-как Оками поел рыбы. Потом пили чай с лимонником, и он наслаждался ароматным чаем. Дотлевали угольки в печурке, духовито разливалось тепло в землянке.

Повинуясь внутреннему желанию, Оками из благородства решил поведать Крониду то, с чем направлялся в Москву.

— Ты знаешь, Кронид, в каком порядке идут цвета радуги?

— Знаю, — кивнул Кронид. — Мы говорили об этом.

— А про обратную радугу знаешь?

— Дедушка Пармен рассказывал, что иногда появляется другая радуга — трехцветка, предвестница беды.

— Это так, — подтвердил Оками. — Завтра я покажу тебе, как находить место, откуда приходит трехцветка. Достопочтенный Тамура открыл эту тайну, но спасти Японию не успел…

Ночью Оками спал плохо, и Кронид прислушивался к товарищу. Он напоил его отваром с лозой лимонника, и Оками успокоился. Лишь под утро сам Кронид провалился в сон, как в яму. Было зябко и не по себе, что-то мучило его.

Проснулся он внезапно: кто-то сказал в ухо: «Не уходи».

— Эй, Оками, — позвал он. — Как ты там?

Он быстро встал и подошел к ложу товарища. Из спальника торчал заострившийся нос, глаза были открыты и не видели его.

— Оками… Как же это?

За ночь лицо сделалось восковым. Кронид открыл дверь, ворвался свет, сомнений не осталось.

Пошатываясь от внезапного горя, Кронид вышел наружу. Он виновен в смерти товарища. Но почему, за что ему такая кара?

Три дня он не находил себе места, высох, не прикасаясь к пище, почернел от горя и необъяснимого чувства вины. На четвертый он соборовал Оками. Для захоронения праха избрал отдаленную землянку, приготовил дрова для сожжения.

Пламя будто взорвалось одновременно со всех сторон, необычно яркое и яростное. Стоя на коленях, Кронид просил Ория заступиться за Оками. Среди мороси прошелестел ответ: упокой его на возвышенном месте, ближе к погибшей родине и небу.

Еще трое суток Кронид без сна бесцельно сидел в землянке, не разводя огня, поминая товарища молчанием и отрешенностью. Великий грех возлег на него неведомо почему.

«Грехи наши в деяниях отцов наших. Аминь…»

Привыкший свободно носить свое тело, не обремененное печалью, он чутко откликался на томление внутри или взгоряченную кровь, а теперь вдруг перестал ощущать зов плоти, саму жизнь вокруг, не слышал своего сердца. «Во мне все перевернулось, я стал другим», — понял он свое состояние.

Впервые он нес бремя.

Голод растормошил его. К озеру он не пошел, не поднялся и в сопки, а отправился к завалу.

Снова внимательно Кронид обследовал все углы и в этот раз обнаружил нечто новое: за кладовкой была еще одна дверца с простой щеколдой, ведущая в каморку-запасник. Оттуда он извлек тяжеленный мешок и следом два легких дощатых ящика.

Нет, не зря пленил он себя в поганом месте!

В ящиках покоились жестянки, на каждой посредине узкая полоска металла, которая скручивалась посредством ключика с прорезью. Скрутив одну, он, к своей радости, увидел внутри галеты, тс самые ленд-лизовские хлебцы, о которых рассказывал Пармен. Не удержавшись, он съел сразу штук десять. Сразу захотелось пить. Взвалив мешок на спину, а открытый ящик прихватив под руку, он вернулся в землянку. Чай с лимонником и галеты были настоящей наградой.