— Это не панихида. Это необходимость, чтобы люди прошли к Орию, иначе здесь будут жить болезнь и скверна.

— Кронид, кончай эти глупости! — наморщила лицо Вика. — Ты взрослый и умный человек, отлично разбираешься во многих вещах, зачем тебе забивать голову пустяками?

С минуту он не откликался, а когда повернул к ней голову, Вика ужаснулась. Его лицо изуродовал гнев, перемешанный с болью, как снег с грязью.

— Пустяки? Ты сказала, пустяки? Только что ты рассказала мне страшные вещи. Души этих людей витают здесь, им зябко и одиноко, а ты говоришь — пустяки!

— Завел панихиду! Да кому какое дело до того, что было и быльем поросло? Слава Богу, заразу не подхватил.

— Как же может человек без боли и ужаса говорить о безвинно убиенных? Как можно поминать имя Бога, не убоявшись?

— Да успокойся ты! — храбрилась она, хотя лицо Кронида внушало подлинный страх. — Успокойся. Я люблю тебя, глупого, ради тебя я здесь.

— Что ты знаешь об этом? — Теперь горечь сковала его лицо. — Любовь — это дух, но не оружие. Вооружаясь, человек ожесточается и попирает святость, разбивает зеркало души своей. Я не вижу тебя, уходи, — выдохся Кронид. — Мне надо побыть одному.

— Так ты идешь со мной или нет? — поднялась Вика.

— Нет, — твердо ответил Кронид.

— Придурок, — покрутила она пальцем у виска. — Скажу Бехтеренко, пусть ментов за тобой пришлет.

Взяла перчатки и вышла, хлопнув дверью.

— Импотент чертов, — донеслось снаружи.

Чисто рассчитавшись с законом, Сыроватов вознамерился отбыть на Камчатку, где, по слухам, начинали строить ветряную электростанцию и вообще там сулили райскую жизнь и не какую-то вшивую красную икру, а самый настоящий хлеб.

Его новый напарник Подгорецкий оказался сносным парнем. Вперед не забегал, на пятки не жал, почитал его за старшего и заглядывал в рот. Однако порой Сыроватову чудилось, что напарник вроде бы примеривается, какой зуб выбить первым.

Дорога на свободу пролегала опять через новую столицу, и Подгорецкий увязался следом.

— Ты, случайно, не того? — намекнул Сыроватов на голубизну. — Смотри, я не люблю этого. Головку сразу откручу.

— Что ты, брат? — бил себя в грудь Подгорецкий. — Ни-ни! Ты ж больного не оставишь? Я тебе пригожусь, оба сироты по жизни, друг за дружку будем держаться.

В новой столице вменялось получать паспорт, как в старые добрые времена. Дежурный по отделению милиции принял его бумаги и попросил обождать. Сыроватов воспринял милицейскую рутину спокойно, а Подгорецкий нетерпеливо заерзал.

— Чего ты? — повернулся к нему Иван. — Не бойсь, не обидят. Меня сам Новокшонов уверил.

— А где он сейчас? Тю-тю, — ответил напарник и прислушался, о чем говорил по телефону дежурный. Речь шла о Сыроватове. — Понял, да? Что-то не понравилось…

— Да ладно тебе, — окрысился Иван. — Я за собой греха не знаю, вчистую отмазан.

Как раз дежурный поманил к себе:

— Слушай, Сыроватов, топай в министерство, тут вот за углом, там тебя видеть хотят.

— Гражданин начальник, — плаксиво скривил губы Сыроватов. — Я же вчистую.

— Товарищ я тебе уже. Понял? Вежливо просили тебя показаться. Пропуск заказан. Было бы за что, спрашивать не стали бы, — ответил дежурный и забыл о существовании Сыроватова.

— Ничего себе уха, — озадачился он на улице. — Кому это опять понадобился грейдерист Ваня Сыроватов?

— Может, ноги сделаем? — предложил Подгорецкий.

— Спасибо, — тоном, каким говорят «нет», ответил Иван. — Однажды согласился на свою голову. Пошли, что ль?

— Давай так сделаем, — не спешил напарник. — Ты иди в это министерство, а я пока в гостинице устроюсь.

— Дело, — согласился Иван. — Бутылочку прикупи. С дороги за хорошее или плохое выпить повод будет.

В министерстве его ждали и проводили не куда-нибудь, а к самому министру Бехтеренко Святославу Павловичу, а тот даже навстречу ему поднялся, чем напрочь удивил Сыроватова.

— Здравствуй, Иван Алексеевич, садись, поговорим маленько. Все равно сегодня ехать некуда, поезд ушел на Хатангу, а гостиницу тебе с напарником заказали.

Вот так так… Едва с грейдера слез, большим людям понадобился.

— Ты один из немногих, кто знавал в лицо Пармена и отрока его Кронида, — начал Бехтеренко.

— Так то когда было? — приуныл Сыроватов. До того ему не хотелось говорить на эту тему: постыдное висение в воздухе, арест, пять лет подневольного труда, казацкие кулаки — все огорчения последних лет напрямую связаны с этими именами. — Рассказывал я уже об товарищах этих…