— Ну-с, — весело сказал он, — милая и необыкновенная моя женушка, приглашаю вас на чашку кофе. Здесь рядом, в кафе. Эта чашка кофе заменит нам пышный свадебный обед!

— Друг мой, — ответила я, — сейчас не до шуток. Завтра наш побег. Следовательно, сегодня предстоит как-то обезвредить Васильева, усыпить его бдительность, и мама меня ждет. К тому же голова ужасно разболелась. Я обещаю вам эту чашку кофе на Сретенке, в новой комнате.

— Жаль, — искренно вырвалось у него.

Я горячо обняла его и поцеловала в лоб.

— Никита! Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Это крупный моральный вексель, и я счастлива буду оплачивать его в течение всей жизни.

— Не думайте об этом, Китти! Это пустяк, о котором не стоит говорить.

В летные дни Васильев уезжал на аэродром в семь утра. Было решено, что в восемь часов Евгений Николаевич пришлет грузовик и мы должны будем погрузить все, что только возможно, и успеть выехать с Поварской до возвращения Васильева.

Последнее время он стал подозрителен, проверял в передней на вешалке пальто, узнавая, кто из нас дома. Иногда ему чудился в нашей комнате чужой голос, и тогда, найдя какой-нибудь пустячный предлог, он стучался к нам в дверь и, не дождавшись ответа, быстро распахивал ее настежь, заглядывая в комнату.

Видимо, терпение его истощалось. Он не пил, старался пораньше приходить домой. Часто подстораживал меня у дверей, провожал по улице, без конца предлагал деньги, боялся, что мы голодаем. Именно на этом мне и пришлось сыграть.

Обычно избегавшая встреч с Васильевым, я теперь сознательно их искала. В тот памятный вечер накануне бегства я сама пошла на кухню разогревать ужин.

Как и следовало ожидать, услышав мой разговор с теткой на кухне, Васильев немедленно пришел к нам. Он стал рассказывать о полетах, общих знакомых летчиках и звать меня с собой на аэродром.

Я, против обыкновения, оживленно поддерживала разговор и заметила, что Васильев был этим приятно удивлен.

— А ты завтра летаешь? — спросила я, когда тетка вышла из кухни.

— Да. А что? — живо спросил он.

— Знаешь, — сказала я, — как надоели мне уроки, как я устала, как хотелось бы по старой памяти поехать куда-нибудь пообедать.

— Да что ты! — радостно воскликнул Васильев. — Я ушам своим не верю! Конечно, завтра же пойдем. У вас, наверное, денег нет. Я вижу, что вы каждый день жарите одну картошку. — И он полез за бумажником.

— Что ты! Что ты! — искренно испугалась я. — Деньги у нас есть.

— Знаешь что?.. Едем ужинать сейчас! Едем! — Он уже тянул меня с ожесточением за рукав.

— Ни в коем случае. — Сердце мое отбивало отчаянные удары: вдруг не сумею удержать его на нужной точке, вдруг вспыхнет, начнет все вокруг крушить?.. — Ника, — как можно спокойнее сказала я, — сегодня никак не могу. У меня еще несколько страниц перевода на завтрашний день…

— К черту переводы! Едем!

— Если ты будешь продолжать тянуть меня за рукав, то разорвешь платье. Вообще, изволь уважать меня, мою свободу, если я сказала завтра, значит, завтра. Имей терпение и жди.

— Ах, Курчонок, ушам своим не верю! Как я рад! — говорил Васильев. — Давно тебе пора кончить идиотскую жизнь какой-то бедной, нищей учительницы!

— Ты не понял меня, — перебила я его, — не думай, что я к тебе возвращаюсь, прошу тебя, не думай этого. Всего-навсего захотелось пойти с тобой завтра пообедать. А для этого по окончании полетов никуда не ходи, а сиди и жди меня на аэродроме. Жди, пока я не приеду.

— А почему мне самому не приехать за тобой сюда? — Лицо Васильева было полно недоумения.

— Потому что, — я понизила голос до шепота, — я не хочу, чтобы мама и тетя об этом знали…

Этот довод вполне убедил Васильева, и он обещал ждать меня около аэродрома.

День бегства с Поварской был настоящим сумасшествием. Несмотря на огромный грузовик, присланный Евгением Николаевичем, стало совершенно ясно, что он не вместит всего сразу, и вещи пришлось разделить на два рейса. Грузить вещи во второй рейс мы начали уже в пять часов, когда стало смеркаться. Могла ли я верить слову Васильева, верить этому взбалмошному, неуравновешенному человеку?.. Истощится его терпение, надоест ждать и примчится сюда — что тогда?.. От этой мысли кровь застывала в жилах, а сумерки все сгущались, и казалось, не будет конца этой погрузке.