— Ну, а братья бабкины чем тебе не угодили? Их-то за что порешил?

— Братья-то? — переспросил Владимир, встряхивая захмелевшей головой. — Один меня обозвал рабьим выблядком. Кто ж сие стерпит? Ты бы стерпел?

— Не знаю, — вздохнул Брячислав.

— А я знаю. Я бы и сейчас, в старости, такого не спустил. А тогда тем более. Я Ярополка, может, не тронул бы, коли б он мать мою Малушу Никитишну в грамоте рабыней не обозвал. Так что, внучек, не суди деда по бабкиной мерке. Я знаю, чего она в уши тебе надула. Молчи. Знаю. Ступай спать, а заутре со мной в Новгород побежишь.

— Зачем?

— Как это «зачем»? — возмутился Владимир. — А стрыя что, не хочешь проводить? А?

Брячиславу явно не хотелось ехать. Стрыя своего Вышеслава он и в глаза не видел, и весть о смерти его мало тронула полоцкого князя. Ну умер, ну все умрем. Но, видя искреннее возмущение деда, не посмел отказаться.

— Ладно. Чего шуметь? Еду.

Владимира так задело это колебание Брячислава, что он еще до сна позвал к себе дружинника и повелел ему, взяв заводного коня, поспешным гонцом скакать во Псков, звать на похороны в Новгород князя Судислава, хотя до этого не думал о нем. И чтобы пресечь возможный отказ Судислава, наказал гонцу:

— Скажи, это мое строгое веление. Ежели не приедет — сгоню со стола.

— Так и сказать?

— Так и скажи.

— Може, мне с утра бежать-то? — робко спросил гонец.

Это рассердило великого князя:

— Я тебе что, зря заводного коня велю брать? В поспешные гонцы определил ради забавы, что ли? Гони немедля, и чтоб к моему приезду князь Судислав уже был в Новгороде.

Делать нечего, гонец ускакал в ночь. Перечить великому князю опасно.

По дороге в Новгород Станислав с Брячиславом, вспоминая гнев Владимира, приотстав от отряда, посмеивались:

— Как это он не догадался в Тмутаракань за Мстиславом послать?

— А ты бы взял да напомнил: отец, мол, зови и Мстислава заодно.

— Старого вепря задевать — живота терять.

— Это верно. Вон Святополк не угодил чем-то, и в поруб попал. Да еще с женой, говорят, вместе.

— Ну, Святополк в переметничестве заподозрен был. Хорошо, хоть живым его отец оставил. Мог бы и в петлю сунуть.

— Послушай, а кого он в Новгород теперь посадит?

— Да уж не нас с тобой. Ярослава, наверно.

— А я вот из Полоцка никуда бы не хотел. Тут у меня бабка, отец, брат похоронены. Да и прадед тоже. Куда я от них?

— А я из Смоленска не хотел бы уезжать. Но ведь мы все под отцом ходим. Эвон Мстислава к черту на кулички отправил, за море — в Тмутаракань. Оно, может, для него и лучше. Старый вепрь не стоит над душой. А мы вон все на греко-варяжском пути, нас и дергает. Ты-то далеко, а меня уж два раза на печенегов посылал, а они мне ни шли ни ехали. Какая мне корысть за ними гоняться? А приходится.

Князь Владимир оглядывался на ехавших сзади сына с внуком, мирно беседующих, радовался: «Слава Богу, хошь от разных матерей, а едут как самые родные — стремя в стремя. Слава Богу». И не подозревал, что ему наследнички косточки перемывают.

Посадник Добрыня Никитич при встрече с Владимиром растрогался, обнимая его, даже заплакал. Лепетал радостно;

— Сынок… Милый…

Оно и понятно. Добрыня Владимира от пеленок поднимал, выпестовал, выучил. Да и Владимир отца родного едва помнил, вместо него всегда при нем стрый был. Берег его, лелеял. И обращение его «сынок» великому князю очень приятно и дорого, и его оттого тоже в слезу бросает.

А пестун-то сдал. Совсем одряхлел. Сгорбился, поседел и уж на палку опирается.

— Ты что ж, стрый, вроде меньше стал?

— Усыхаю, сынок. Вниз расти начал. Пора уж, давно пора. А Вышеслав-то вон что учудил, взял да и поперед меня… Молодой, красивый — жить бы да жить. Заблудилась смерть-то, вместо того чтоб ко мне, к нему заявилась.

— Все в воле Божьей, стрый. Сам в могилу не ляжешь, а лишь когда Он позовет. Как ты, хоть управляешься?

— Э-э, да что я, — махнул рукой Добрыня. — Только что зовусь посадником. За меня давно уж Константин управляется. Ты б его утвердил, сынок, чтоб, значит, не самозванно…

— Утвержу, стрый, утвержу. Ярослава на стол, Константина в посадники ему. Пусть молодые правят.

— Вот и славно. А мне уж на печь пора.

Отпевали князя Вышеслава в храме Преображения. Отпевал сам епископ Иоаким. Народу набилось битком, и все вятшие люди, мизинные отпевание слушали на улице. Из родных у гроба, помимо отца, были и братья умершего: Станислав, Судислав и Ярослав, только что прискакавший из Ростова.

В толпе вятших меж собой гадали: кого из этих трех Владимир Новгороду в князья пожалует?