Горт выбрал себе ложе ближе к двери, а когда, распрягши коней, явился возчик, указал ему ложе напротив:

— Ложись там.

— Да. Не очень-то гостеприимны русичи, — вздохнул возчик, усаживаясь на ложе.

— Что ж тут дивиться. Кто не зван, тот не пан.

Однако вскоре им пришлось изменить свое поспешное мнение о хозяевах, когда на ужин принесли им гречневую кашу, густо заправленную салом, и по шматку жареной дичины. И ко всему этому корчагу хмельного меда с двумя глиняными обливными кружками.

После дорожных сухарей и вяленой рыбы такой ужин показался им королевским. Однако Горта несколько озадачивало и даже обижало такое невнимание к его персоне. Как-никак он посол великого князя. Почему никто не интересуется, с какой целью он едет в Киев? Конечно, он не скажет о главной цели своего посольства, чтобы не сглазить, но все же такое безразличие неприятно. Он-то думал, его тут же позовут к княжескому столу, усадят на почетное место, с любопытством расспросят, со вниманием выслушают. А тут на тебе. Даже поздороваться никто не идет. Никуда не зовут.

Захмелев от меда, поляки несколько успокоились, умиротворились и даже повеселели. Сняли кунтуши [69] и, укрывшись ими, улеглись на свои душистые постели.

Возчик даже было замурлыкал под нос песню: «У раззявы пастуха волки выкрали теля…». Но Горту песня показалась легкомысленной, и он велел возчику заткнуться. Тот умолк, а вскоре и захрапел. Горт долго ворочался, мысли всякие одолевали его, сон отгоняли. Не нравилось ему такое начало посольства. Однако когда закричали первые петухи, пану удалось уснуть.

Утром позвали Горта к воеводе, провели во дворец, ввели в светлую горницу. Там на лавке, в простенке меж окон, сидел Варяжко, сложив на столе тяжелые руки. «Староват воевода-то», — подумал Горт, приветствуя его.

— Как путь-дорога? — спросил Варяжко.

— Спасибо, пан воевода, дорога была удачной.

— Куда правимся?

— В Киев, к великому князю с миром и приязнью.

— Это хорошо, что с миром, — молвил Варяжко, — а то по нашей земле бесперечь рати катятся то туда, то обратно. Слезьми она, земля-то, скрозь пропитана, слезьми и кровью.

«А кто ее слезьми-то поливает, али не вы? Эвон всю Вислу обезлюдили», — подумал Горт, но вслух поддакнул воеводе:

— Все верно, пан воевода. Под одним небом живем, к чему ссорится? Лучше родниться, — и прикусил язык, почувствовав, что едва не проговорился о цели посольства своего. И чтобы замять нечаянную обмолвку, спросил: — А где же князь Святополк? У меня от великого князя Болеслава есть подарок ему.

Но именно по этому перескоку с одного на другое Варяжко и догадался, что знатный поляк на смотрины явился. Брякнул «лучше родниться» и тут же о Святополке справился.

Вида не подал кормилец о догадке своей, отвечал, зевнув:

— Святополк Ярополчич ныне писанием с утра занялся. Но коли нужен, позовем его. Эй, кто там, скажите наместнику, что посланец к нему из Польши пожаловал.

Кто-то из слуг отправился звать Святополка. Горт осторожно спросил:

— А как княгиня Арлогия?

— Княгиня заболела, зубами замучилась. Две ночи уж без сна.

— Лечить надо.

— Да позвали тут старуху ведунью [70] , сказала, вылечит.

— Коли добрая ведунья, отчего ж, вылечит.

— Бабка Буска считай всех туровчан пользует, она у нас успешница. Раза два и Святополка на ноги ставила после хвори.

Княжич пришел в белой чистой сорочке с закатанными рукавами и заправленной в порты, в желтых сафьяновых сапожках. Строен, кудряв, чист лицом, темноглазый. Все это отметил Горт, окинув вошедшего цепким оценивающим взглядом.

— Звал? — спросил кормильца.

— Вот, Святополк, к тебе посланец из Польши от князя Болеслава.

Горт поклонился церемонно и молвил:

— Великий князь Болеслав Мечиславич велел мне приветствовать тебя и выразить надежду, что мы будем всегда добрыми соседями. В знак дружбы он просил передать тебе подарок — саблю сирийскую. — С этими словами поляк хлопнул громко в ладоши, и в светелку вошел его слуга и протянул ему длинный сверток.

Горт развернул его и вынул саблю с ножнами, сверкавшими россыпью драгоценных камней.

— Вот, прими этот подарок, Святополк Ярополчич, и слова, сказанные тебе моим князем: пусть дружба наша будет крепче этого клинка, пусть острие ее станет грозой для наших общих врагов.