— Ну это погоди…

— Помолчи, — перебил Мечислав. — Слушай, что сказывать стану. Сам видишь, сколько у Польши недоброжелателей. С запада — Оттон, с востока — Русь давит. Владимир, считай, всю Вислу оголил, всех в полон угнал. С Владимиром все можно уладить: возьми его дочь в жены. Глядишь, за ней и города червенские отдаст.

— Не отдаст.

— Кто знает? Но с ним родниться надо, иначе пропадешь. У него сыновей куча, у тебя девок ворох.

— Гейра за Олафа сговорена уж, Астрид за Ярла Сигвальда, Гунгильда за конунга [64] датского.

— Ну, а Ядвига?

— Ядвига мала еще, пусть подрастет.

— Ну и что? У Владимира и ей жених сыщется. В Турове за наместника тоже желторотик сидит по имени Святополк. В возраст войдет, не зевай. Ежели по-умному действовать, можно и Туров от Киева урвать.

Болеслав усмехнулся:

— Ты, отец, одной ногой там, а все хлопочешь. Не поймал, а уж ощипал.

— Дурак ты, Болеслав, — вздохнул Мечислав, — о тебе, о вас всех пекусь.

— А Вячеслав?

— Что Вячеслав?

— Вячеслав на твое место не целит ли?

— Куда ему, тюнею [65] , кроме коней, ничего знать не хочет. Да и из лука стрелять не горазд.

— Может, из лука и не горазд, а уж на твой стол наверняка глазом стреляет.

— Я ему давно говорил, что стол тебе откажу. Он знает. Я его даже не велел к себе пускать, пусть знает свое место. Ты уж его не обижай.

— Да нужен он мне.

Отвечая так отцу, лукавил Болеслав. Именно Вячеслава, брата отца, он считал первым претендентом на великое княженье, а отсюда — и главным своим соперником.

Но Мечислав — старый воробей, его на мякине не проведешь, — сразу догадался, отчего сын интересуется его братом Вячеславом, но вида не подал, что в мысли его проник. Однако попросил:

— Как отец прошу тебя, не обижай Одиных детей, они тебе не соперники. Да и с Оттоном к чему тебе ссориться?

— Я с детьми не воюю, отец.

— А Владивою постарайся добыть чешский стол. Как-никак по матери вы оба чехи.

— Хороши чехи, — усмехнулся Болеслав, — по-чешски ни бум-бум.

— Это, может, ты ни бум-бум, а Владивоя мать научила говорить. Если он сядет в Чехии, лучшего союзника тебе не сыскать. Брат родной. Тогда сможешь и Краков к Польше присовокупить.

— Будь спокоен, отец, я все ворочу, что у тебя Киев оттяпал. Все. И червенские земли в первую очередь, — сказал твердо Болеслав и даже кулаком по коленке пристукнул. — Киевский князь у меня еще наплачется.

«От него наплачется», — удовлетворенно подумал Мечислав, окидывая взором богатырскую фигуру сына. Он был доволен, что оставляет княжество сильному, крепкому и храброму наследнику. С ним Польша не пропадет.

Разговор с сыном, долгий и обстоятельный, настолько обессилил и утомил Мечислава, что он прикрыл глаза и долго молчал. Наконец слабо махнул рукой: уходи, мол.

Болеслав вышел, кивком головы вызвав за собой Яся. За дверью приказал ему:

— Оставайся с ним, да не проспи.

— Как можно, князь.

— В случае чего, сразу зови меня.

Однако преданный Ясь проспал своего господина. Тот, видимо, скончался глубокой ночью, когда слугу сморил-таки сон. Ясь проснулся и, увидев, что князь мертв, схватил его руку. Она была холодна как лед.

В храм Нии явилось все семейство покойного — молить мироправителя за усопшего, чтоб он был радостен и счастлив на том свете. Здесь были обе жены Мечислава со всеми детьми. Болеслав, возвышавшийся над всеми, заметил отсутствие Вячеслава и, подозвав к себе Яся, тихонько спросил:

— Где Вячеслав?

— Наверно, на конюшне возле своего Воронка. Где ж ему быть?

— Иди. Найди Горта и направь ко мне немедленно. Я буду ждать вас у выхода.

Вскоре после ухода Яся Болеслав направился к дверям, кивнув мимоходом насторожившейся матери: я ненадолго, мол, сейчас вернусь.

Явившимся к нему Горту и Ясю негромко приказал:

— Ступайте на конюшню и прикончите Вячеслава.

— Хорошо, — сказал Горт.

А Ясь побледнел, спросил, заикаясь:

— К-как… прик-кончить?

— Ты что? — нахмурился Болеслав. — Никогда не кончал свиньи или барана?

В голосе ясно слышалась угроза, и Ясь понял: если он еще что-то спросит или будет нерешителен, его самого прикончат. Тот же Горт.

— Понял, князь.

— И поменьше шума. Ступайте.

Болеслав воротился в храм и, увидев вопросительный взгляд матери, обращенный к нему, отвечал ей таким же выразительным взглядом: вот видишь, всего на мгновение выходил.

Ясь с Гортом прошли на конюшню. Горт сразу свернул к хомутам, развешанным на стене, выдернул из одного супонь, подал Ясю: