— Да, с великим князем трудно спорить, — вздохнул Святополк.

— Он говорит, я вас от поганых бороню, на рать не зову, так хоть выход шлите вовремя. Ему ведь и впрямь кун прорву надо. Он на южных рубежах городов с полдюжины наставил, заставил рубежи эти сторожить. Церквей сколь понастроил… Сейчас вроде успокоился, а то ведь, когда помоложе был, что ни лето, в поход идет — то на хорватов, то на поляков, то печенегам хвост крутит.

— Тебя не звал на рать?

— Да нет. Ни разу. Говорит, блюди землю, сбирай дань, а я как-нибудь без вас управлюсь.

— Оно, может, это и хорошо, но как поглядеть. К рати-то ведь тоже надо охоту иметь. Вон дед наш с пяти лет ратоборствовал, оттого, наверно, и удачлив был в бою. А мы? Уже за двадцать, а ни разу копья не преломили.

— А разве это плохо?

— Да вроде неплохо, если б до скончания живота так прожить. А то ведь не удастся, думаю, никак не удастся. Призовет Бог отца, что с нами будет?

— А что может быть?

— Да уж хорошего-то — ничего, Святослав. Помяни мое слово, будут распри, и рати не миновать.

— С кем?

— Да хошь с теми же печенегами. Отцова рука их ныне пугает. А не будет ее, чего им бояться. Меня? Тебя?

— Да, пожалуй, ты прав, у нас за спиной ни одной рати, лишь ловы на зверье.

— Мне тесть обещает, в случае чего, помочь, но ведь обещаньем не согреешься. Да и за помощь, я полагаю, расплачиваться надо будет. А чем? Нам от выхода остается только-только двор прокормить да невеликую дружину содержать.

— Вот-вот, и у меня та же беда. Дружины кот наплакал, а в лесах бродней табуны. Того гляди, на город нападут.

— А пошто, думаешь, их столько развелось? От того же, от крещения насильного. Кто не хочет креститься, в лес бежит, а там за кистень — и на дорогу.

— У тебя, на Туровщине, слышал, потише с разбоем-то?

— Да вроде бы. Я ведь язычников стараюсь не обижать. Ну, не хотят, Бог с ними. Отец вон взялся крестить, полгорода разбежались. Он уехал в Киев, все потихоньку воротились в избы свои, опять за труды взялись. Видят, я не упрекаю. Чего ж им в лесу-то сидеть? Пилят, рубят, куют, ткут, пекут, пашут — хлеб свой зарабатывают. К чему им кистень разбойный?

— Ты б это отцу сказал.

— Думаешь, не говорил?

— А он?

— А он свое: «Бог дурака поваля кормит». Смеется над моими советами. Ну а положа руку на сердце, если б не язычники, я б давно помер. Два раза меня бабка ведунья своим ведовством с того света ворочала. Как же мне после этого ее силком к кресту волочить? Дреговичи, слава Богу, народ тихий, смирный, не то что поляне или те же поляки.

— Или мои древляне, — усмехнулся Святослав. — Им тоже палец в рот не клади, откусят.

Свечи стали притухать, хозяин поднялся, стал снимать нагар и вдруг насторожился, спросил гостя тихо:

— Слышь?

— Что?

— Шаги за дверью.

— Да, вроде что-то скрипнуло. А что?

— Это мама ходит, — прошептал Святослав испуганно.

— Но она же это…

— Два года уж, а все равно душа ее тут, во дворце, обитает. Во сне ко мне сколько раз являлась, все беречься наказывает. Берегись, говорит, великого князя. К чему бы это? А?

— А кто его знает. Надо бы тебе о том старуху ведунью спросить.

— Великий князь мне — отец родной, чего мне его беречься?

— Не всегда ж он будет великим. Кто-то ж за ним придет.

— За ним Вышеслав должен стать великим. А я его не знаю. Ты знаешь его?

— Нет. Он же в Новгороде возрос, там и вокняжился.

— Вот, наверно, про него мама и предупреждает меня.

— Тиш-ше. — Святослав поднял руку.

Они умолкли, даже дыхание затаили, прислушиваясь к ночи. Где-то далеко лаяла собака. Дворец молчал, изредка поскрипывая, потрескивая старыми костями, и даже, казалось, вздыхал о чем-то неведомом, припугивая своего хозяина и гостя его высокого.

Сторож порубный весьма удавлен был, когда пришел к нему сам великий князь. Скинул сторож шапку с головы, поклонился в пояс.

— Здравствуй, князюшка дорогой!

— Здравствуй, Ермила. Кажи свое хозяйство.

— Счас, счас, — засуетился сторож, отодвигая засовы дубовые.

Отодвинул, открыл дверь. Из поруба дохнуло сыростью, плесенью. И темень ударила в глаза.

— Сбегай, Ермила, к ключнице, пусть пришлет шандал со свечами. У тебя тут глаза выколешь.