— Уж не свей ли стрелец?

— Не свей. Небось дюжина свеев от его стрел пала на землю. В новгородском полку бился молодец. Пришел он из Карелы.

— Ой, Анфим, неужто там метче новгородских лучники?

— Может, стрелы завороженные у того молодца? Люди в Кареле не нашему, своему, лесному богу молятся.

— Заворожить бы твой язычок, Офоня, то-то бы укладно молвил.

— С Офоней говорить — решетом воду лить, — пробиваясь сквозь плотную толпу вперед, скороговоркой прочастил Омоско-кровопуск. — Кланялись бы Офониной чести, да язык у Офони на сыром месте. Молви, Анфим, — Омос остановился перед щитником. — Каким ремеслом промышляет тот молодец?

— Князь он тамошний. Охотник, метко бьет зверя.

— Коли так, то и дива нет. Глаз у молодца по звериному следу наметан.

Близ Мстиславова дуба на колоде сидит Игнат-гвоз-дочник. Он в красной рубахе с узенькой плетеной опояской; волосы расчесаны, борода ровная, словно кужель у прядеи-мастерицы. Лишек меду выпил вчера Игнат, нынче хоть и опохмелился, но голос у него осип; говорит Игнат покашливая:

— Шагал с нами в походе ратничек… Кх! Ростом — верста немеряная; я не мал, а он на полголовы меня выше. Смеялись над ратничком в походе: «Эко, мол, чадушко! Рос — с елками в бору мерялся, троим положи бог столько росту — не обиделись бы». Шел детинушка на встречу с недругом, а на плече нес не копье, не рогатину — игрушку, топоришко легонький. Лезвие у топора изогнуто навроде молодого месяца. Только и виду у топоришка — ратовище, схваченное кольцами, длинное, как у рогатины.

— Откуда взялось экое чадушко? — усмехаются вокруг.

— Сказался со Мшаги, кузнец тамошний, — прокашлялся и ответил гвоздочник. — Ратники смеялись над его топориком, а он хоть окрысился бы на кого, скалил зубы вместе со всеми. О моем топорике, говорит, после битвы слово будет. А в битве, кто смеялись над ратником, прикусили язычок. Правду молодец молвил. При моих глазах махнул он топориком, вражий шелом рассек надвое. Не поломался, не погнулся топоришко, будто не железо рубил. Александр Ярославич видел в бою ратника, хвалил его. Добро бы, сказал, всем кузнецам такие, как у этого молодца, топоры ковать. Может, сила хитрая скрыта в железе, может, колдовство — не скажу про то, не ведаю.

— Хитры наши кузнецы! — прозвучал голос.

— Хитры-ы!

— Чьим копьем — заморских мастеров аль новгородского изделия — бился Ярославич с правителем свейским?

— Наших мастеров копье. Страшко ковал.

— Вправду?

— Почто врать? Страшково копье держал Ярославич. Правителя свейского с поля унесли замертво.

— Не сказка ли? Сам ты, Игнат, видел, как несли свея?

— Не сам, а знаю. Верные люди сказывали.

— Слыхали и мы от верных-то людей небылицы в лицах… То-то долгие, то-то гладкие.

— Дурак, коли не сумел отличить от вранья правду, — в толпе кто-то резко и грубо оборвал черномазого детину в серебряном поясе, напомнившего о небылицах. — В гридях болярских ходишь, а почто сам отлынил от похода, голову свою берег…

— Жаль небось головы-то, — засмеялись.

— А почто жалеть, коли пустая… Видел я, братцы, бой Александра с правителем Биргером… Не небылицу люди молвили, а быль.

Все глаза обернулись на того, кто сказал, что видел поединок. Узнали — Устин. Стоит он с нахмуренным челом, руку, оцарапанную шведским копьем, держит на рушнике, перекинутом через плечо. Он только что подошел к толпе, слушавшей рассказ гвоздочника, и, услыхав речь гриди, рассердился.

— Устин! Выйди-ка вперед, покажись! И о твоих подвигах рассказывают сказочки.

— От сказок я не вырасту, а в бою, как и все, бился.

— Видел поединок княжий?

— Привелось, близко был.

— Скажи, пал свей с коня?

— Пал. В чело шелома угодил ему копьем Ярославич.

— А Миша-ладожанин, сказывают, кораблики свейские ловил?

— Ловил. Целехоньких взял три кораблика, а много и по воде пустил. На большом корабле бился один с вражьей оравой.

На разные лады, по-разному складываются сказы о битве.

И воины и мирные люди с грустью вспоминали старого воеводу Ратмира. Видели Ратмира в битве, видели и лежащим в поле, среди павших от его меча шведских латников, и все же… Сил нет верить тому, что не покажется больше ни на улицах новгородских, ни на вечевой степени, ни на Буян-лугу бехтерец и кованый шелом воеводы. Вспоминали Ратмира и те, кто любили его, и кто врагом своим почитали, — вспоминали добром. В битве за Русь славною смертью пал витязь.

Храбро рубился в битве Гаврила Олексич. Молод, горяч, но слава Олексичу на Новгороде не за то, что мечом и копьем искусно владеет, что друг он князю, что отличал его воевода Ратмир среди других воинов. Храбрость не удивляла: славны храбростью и умением биться витязи новгородские! За то слава Олексичу, что сражался с воинами и оруженосцами Биргера, уносившими на ладью правителя, что, гонясь за Биргером, искупался в глубокой невской воде. На отрока Савву, из учебной палаты с Нередицы, показывали пальцами люди, говорили: «Это Савва… Борода еле проступила у молодца, а в сече он, как муж. Опоры у Биргерова шатра подрубил».

Старосты ижорских людей Пелгусия раньше имени не слыхали новгородцы, а теперь оно у всех на устах. В летах Пелгусий, борода у него седая: дивно казалось, как Пелгусий с ватагою гулял на Невской протоке, как рубил и топил вражеские ладьи.

На исходе вторая неделя со дня встречи войска. Слава и почетное прозвище Невский, которым встретил его Новгород, поднимали в душе Александра гордое сознание величия дела, которое совершили новгородские полки. Казалось, только теперь, в Новгороде, понял он значение победы над крестоносцами Биргера. После битвы и на походе, возвращаясь с ратного поля, Александр гордился победой, но то была гордость юноши, преодолевшего смертельную опасность, которая встала на его пути. Он молод, храбр, возвращается победителем из похода — чего же больше желать ему? До встречи с Биргером, как полагали люди и против чего не стал бы возражать Александр, сила его и власть опирались на силу и незыблемость власти отца, великого князя владимирского. Теперь слава сопутствовала Александру, новгородцы увидели в нем не только сына Ярославова, но сильного мужа, стоявшего во главе полков, защитивших от нашествия врага новгородские рубежи.