Новые хоромы рубят крепко, обносят тыном. В Детинце высятся соборы, заделаны проломы в стенах. И в том, что город закрывает раны свои, Александру казалось, было знамение возрождающихся сил и величия Руси.

Холмы, за которыми временами светлеют плеса Клязьмы, золотящиеся жнивьем убранные поля, кустарники на пути и величественные рощи, избы возрожденных погостов — все радовало взор.

«Постарел батюшка», — неожиданно явилась мысль. Помнил Александр отца черноволосым, не знающим удержу силе, а теперь в бороде у него много седины, плечи стали сутулее, только глаза светятся прежним огнем и волей.

Ни словом, ни намеком не пожаловался Ярослав на бремя, возложенное на него. Много ума, хитрой мудрости надо иметь, чтобы восстанавливать разрушенные и сожженные города и веси. В княжих делах Ярослав неуклонно следовал примеру старых князей суздальских.

Во власти великого князя Ярослав, как и отец его, князь Всеволод Юрьевич, видел силу, способную объединить русские земли. Он укреплял эту власть и стремился упрочить ее за своим родом. Силой, хитростью — ничем не пренебрегал Ярослав, возвеличивая Суздальскую Русь над другими русскими землями. В сношениях своих с удельными князьями он опирался на сильную и многочисленную дружину; во внутренних делах княжества заботился о развитии торговли и ремесла.

Разрушенный ордами Батыя княжий двор в Боголюбове опустел. Развалины его и сохранившаяся часть здания виднелись с дороги. Камни развалин успели зазеленеть мхом; кое-где, в щелях между камнями, пробивалась трава; гибкая, тонкая березка, будто озорная девчонка, взобравшись на остаток стены срединной части здания, играла на ветру зелеными косами. Александр представил себе боголюбовский двор, каким знал его в юности, до нашествия ордынян… Болью и тоской сжалось сердце.

Можно ли витязю, которому мила земля своя, без душевной скорби и гнева взирать на следы позора и поражения, принятого от врага? Ненависть жгла сердце. Хотелось поднять копье, настигнуть ворога и отомстить за совершенное им злодеяние. Не чувствуя боли, Александр до крови кусал себе губы, пальцы его сжимались в кулаки. Но чем выше и сильнее ненависть, тем священнее чувство ее, тем глубже и величественнее мудрость, порождаемая волей к сопротивлению. Побеждает не внезапный порыв, не слепое стремление искать гибели себе ради мщения, а мудрое, расчетливое спокойствие, разумное сохранение сил и разумный выбор места и времени, чтобы, подняв меч, поразить врага.

«Отразим латынян, — думал Александр. — Накопим силы и тогда… Доживу ли до часа, когда восстанет Русь и поднимет меч на Орду?»

Княгиня Федосья Мстиславовна жила в построенном Ярославом летнем городке на берегу Нерли, вблизи от ее впадения в Клязьму, на полпути от развалин боголюбовских палат князя Андрея Юрьевича к каменному собору Покрова.

Миновав освещенную предзакатным солнцем и начавшую уже золотиться березовую рощу, Александр выехал к Нерли и остановил коня. Впереди, на холме, ярым обрывом спускающимся к реке, сливаясь с зеленью деревьев и трав, поднимались стены городка. Над ними, как бы венчая их, взлетел ввысь пестро окрашенный резной петух на князьке княжего терема. Александр представил себе мать, то, как она выйдет к нему навстречу. Не передать, какою лаской и счастьем осветятся ее глаза. Александр улыбнулся и пустил коня шагом.

В воротах городка показался высокий черноволосый юноша. Он посмотрел из-под руки на приближающихся всадников и вдруг, забыв, что он уже не юнец, а воин, стремительно побежал навстречу.

— Сано! — кричал он на ходу. — Сано!

— Андрейка!

Александр спрыгнул с коня, поспешил к брату и горячо обнял его.

Недолго пробыл на этот раз Александр в Переяславле, в городе, где он родился и где не раз жил. Переяславль и Переяславская земля с городами Дмитровом, Тверью и Торжком отданы ему отцом в удел как старшему сыну, каким остался Александр после смерти брата Федора. Живя в Переяславле, Александр всегда чувствовал себя как-то особенно хорошо. Здесь он забывал о вражде и наветах новгородских бояр-вотчинников, здесь он был своим, ближним князем. Переяславль и переяславские города не знали вотчинников, с какими пришлось бороться Андрею и Всеволоду Юрьевичам в Ростове Великом и Суздале, и что ныне знал Александр в Новгороде. Переяславль — княжий город; поставленный князем воевода правит княжее дело, суд и городовую казну.

В этот приезд, увидев Переяславль, Александр не испытал, как бывало, довольства и радости. На Торговой стороне, в слободах и в Кремнике из уст в уста передавались слухи о скором походе.

Боярин Домаш, воевода переяславский, с почестьем встретил князя. В горнице воеводы Александр, едва притронувшись к чаше, сказал:

— Вели трубить в трубы, Домаш! Собирай городовое ополчение и нынче же шли гонцов в волости с указом: боярам и дворским людям явиться конно, с дружинами, а с волостей гнать посошных ратников, по одному от двадцати сох… Не медли, медлить нет времени. Найдешь ли оружие в Переяславле для всех, кто соберется в Переяславский полк?

— Мало, княже, не обружим всех посошных.

— Твоя в том вина: почто кузнецы не ковали копья и рогатины; лучники, щитники, кольчужники древоделами и бочешниками стали, рыбу ловили да промышляли зверя? Отдай ратным все оружие, что соберешь, остальные пусть идут в полк без оружия; даст им Новгород. Тебе, болярин Домаш, велю быть воеводою и вести переяславское войско. Поведешь прямыми дорогами — на Дмитров и Тверь. В Дмитрове, на Твери и в Торжке примешь попутно в полк тамошних ратников. Пойдет с тобою и тверской воевода болярин Кербет. Выступай немедля, как соберешь войско.

— Смерды хлеба убирают, княже, время ли брать посошных?

— Не время, знаю о том. Но пустим на Русь латинских крестоносцев, хуже будет: спалят они зажитья, мужей наших побьют, жен и детей возьмут в полон. Станут владеть и землею нашею и людей наших обратят в рабов и холопов своих, как обратили в рабов ливов и эстов. Народ наш не потерпит нашествия латынян. Все запасы хлеба, какие есть у тебя, кроме того, что нужно оставить на прокормление, шли обозами в Новгород… Не будем загодя вешать головы, с верой в силу свою выйдем в поле.