— Людей тут много ходит, расспросим, может, Твердохлеба видели.

Теодосий сидел на коне, беззаботно посматривая во все стороны. Бегали боярские слуги, горожане. То одного, то другого спрашивал он, не видели ль Твердохлеба.

Светозара тронула его за руку. Он покачал головой, не оглядываясь.

— Подожди!

Подошел старичок, слуга боярина Судислава.

— Твердохлеба не видел? — наклонился к нему Теодосий.

Старик, оглядываясь, прошептал:

— Видел. На нашем подворье был. Он входил в ворота, когда все уже бежали… А опосля не видел.

— Едем на подворье Судислава. Влезай сюда. — И он, подхватив старика, посадил впереди себя.

Во дворе все пошли за стариком. В саду, на опушке, он остановился возле груши и постучал палкой о землю, послушал и пошел дальше; опять постучал — раздался глухой звук. Ползая по земле, он, обернувшись к Светозаре, промолвил:

— Повелел мне Судислав, чтоб я никому об этой яме не сказывал, стращал, что убьет. Да теперь уж все равно, мне умирать скоро. А знают про нее мало людей — я да еще двое.

Он ощупывал рукой землю, отбрасывал комья и наконец потащил на себя дверь. Открылся вход в подземелье. Оттуда потянуло сыростью и прелью.

— Ступайте за мной, — сказал старик.

Теодосий и Светозара полезли за ним.

— Поднимай эту откидную дверь! — приказал дед.

Теодосий ухватился за огромное кольцо, но оно не поддавалось. Из-под земли глухо доносились голоса.

— Тут! — сказал дед. — Поднимай крышку, Теодосий!

Теодосий уперся обеими ногами и рванул кольцо. Дверь со скрипом поднялась вверх. Голоса в яме умолкли.

— Дми-три-ий! — надрывно закричала Светозара.

— Я… — послышался стон.

— Твердохлеб! — гаркнул Теодосий.

— Тут я. Скорее подавай лестницу!

Столько забот у Микулы! Всех новгородцев надо где-то разместить. А их много! Микула уцепился за рукав Мирослава.

— Нет, ты от меня так не уйдешь. Помоги…

— Да я и не собирался бежать, — шутит Мирослав. — Всех укроем под крышей, никто на морозе не будет.

Пеших расположили в Подгородье, но для всех не хватило домов, — тогда тиуны повели оставшихся в соседние оселища. Конные дружинники разместились в крепости, на Судиславовом подворье да во дворах бояр, убежавших с Бенедиктом.

…В сотне, которая ходила с Дмитрием в Новгород, было много волынцев. Теперь, когда венгерских баронов уже выгнали, можно и домой отпроситься. Мирослав никого не задерживал, условился с Даниилом, чтобы всей сотне дать отдых.

Иванко твердо решил — завтра днем тронется во Владимир.

Как только его отпустили, он вскочил на коня и поскакал к родителям. Повидаться с ними и завтра лететь к Роксане! Теперь можно было беспрепятственно ехать, не то что при проклятом Бенедикте, когда приходилось на родной земле от своих же прятаться… Иванко, лихо заломив шапку, подбоченясь сидит в седле, сдерживает коня, чтобы шел медленно: хочется так въехать, чтобы мать и отец обрадовались. Здесь было тише, чем в крепости, — До их улицы еще не дошла очередь принимать новгородцев на постой. Но и тут суетилось много людей. Иванку сразу заметили. Первыми его увидели ребятишки.

— Новгородец! Новгородец! — восторженно кричали они, забегали вперед и здоровались: — Здравствуйте! Здравствуйте!

Новгородцем Иванку они называли потому, что он был в высокой новгородской шапке. Иванко только улыбнулся. Детвора бежала за ним, подпрыгивая, выкрикивая. На шум люди выходили за ворота. Уже недалеко и до родительского дома. Кто-то стоит во дворе. Иванко узнал мать. Она наклонилась над кучей хвороста, «Видно, для печи берет», — подумал Иванко и въехал в калитку.

— Ой, кто это? — испуганно вымолвила мать.

Она и впрямь не узнала сына — он надвинул шапку на лоб, закрыл глаза.

— Как же ты, Татьяна, Иванку нашего не узнала! — неожиданно появился отец с топором в руках.

Мать уронила хворост, зарыдала.

— Ой, сынок, сынок! — И бросилась к нему.

Иванко спрыгнул с коня и, обняв, поднял на руки свою маленькую, щупленькую мать.

— Вернулся! Вернулся! — только и могла промолвить она, целуя сына в лоб, в глаза, в щеки.

— Чего же мы стали на улице? Идемте в дом. Ты, Татьяна, вовсе голову потеряла.

— Потеряла. Радость-то какая большая! А ты чего смеешься? Идемте в дом.

— Идем! — степенно сказал Смеливец. — Только куда же твоего коня? Конюшни у нас, ковачей, нет. Может, в дом завести?

Теперь уже возмутилась Татьяна:

— Вот ты уж, верно, голову потерял. Коня в дом!

— А куда же его?

— Людей попросим приютить.

Она оглянулась. В их дворе было много детворы. Вон Людомиров сын Петро. И она позвала его.

— Петруня! Петруня! Поставь в вашу конюшню коня, — попросила его Татьяна, — а я тебе гостинец дам.