Зимой 1943 года Рауля вновь призвали на военные сборы. После этого он обратился за разрешением на зарубежную командировку почти на девять месяцев, с 15 июня 1943 года по 1 марта 1944 года, и получил такое разрешение. 4 сентября 1943 года он вновь поехал в Будапешт, где его знакомый Пер Ангер в июне 1942 года заступил на должность второго секретаря миссии. Поездка в Будапешт стала последней из предпринятых Раулем по поручения Центральноевропейской компании [17] . Когда он в мае 1943 года обратился в МИД за продлением своего паспорта, поскольку планировал две поездки, одну в Венгрию, Болгарию и Турцию, а вторую в Аргентину, “в обоих случаях для закупки продовольствия”, целесообразность этих поездок была поставлена под вопрос, и он получил отказ.

В январе 1944 года сестра Рауля Нина и ее муж Гуннар Лагергрен переехали в Берлин, где Гуннар был назначен секретарем шведской миссии. Вечером накануне их отъезда Рауль, как обычно, развлекал их имитацией разных языков. “Без тебя здесь ужасно печально, и наш домашний ужин как будто взят из какой-нибудь стриндберговской пьесы”, – писал Рауль сестре 28 февраля. Письмо разномастное, извиняется он, написано на разных пишущих машинках, так как у него очень много работы в фирме. “Вагоны с апельсинами приходят один за другим, пока без особого недовеса или порчи. На прошедшей неделе рынок оказался переполнен апельсинами из-за больших партий, пришедших одновременно с разных сторон, так что цены резко упали. Слава Богу, мы все свое продали заранее”.

Но жизнь состояла не из одного только бизнеса. Случайная выборка из писем и карманного календаря Рауля за январь – февраль свидетельствует о интенсивной светской жизни: обеды и ужины с друзьями и семьей, свидания с девушками. Девятнадцатого февраля, например, у него ужин в смокингах, на котором присутствуют Май и Энцо фон Плауэны, румынский посланник и его жена и другие. Спор зашел о преступлениях, причем Рауль утверждал, что у каждого человека есть “так сказать, своя цена” и, если искушение окажется достаточно большим, а риск разоблачения малым, кто угодно может стать преступником. На следующей неделе – “совершенно прекрасная вечеринка (смокинги) с принцем Колонной и его симпатичной супругой и принцем Карлом Юханом, и притом все обычные, прежние”.

В годы войны Рауль основал Клуб походников. Они совершали длинные пешие прогулки в пригородах Стокгольма и в Грёдинге неподалеку от Сёдертэлье, где у семьи фон Дардель был домик для занятий спортом. В годы учебы в Энн-Арборе, как явствует из писем, Рауль со своими друзьями также предпринимал “длинные прогулки в шведском стиле” по воскресеньям. Примером ему мог служить отец, который тоже посвящал себя этой форме общения и моциона. На фотографии, слева направо: Рауль, Луиза Лагерфельт, сестра Рауля Нина, Эва Кронстедт и Густав Лильехёк.

Рауль с сестрой Ниной.

Несмотря на войну и нехватку продовольствия, жизнь стокгольмского высшего класса продолжалась, как видно, более или менее как обычно. Рауль уже несколько лет снимал жилье рядом с родительским – красивую двухкомнатную квартиру с балконом. Собственные его приемы пользовались популярностью благодаря его доступу к деликатесам (через Центральноевропейскую компанию) и винам (унаследованным от Густава Валленберга). “Помню, мы обычно говорили об искусстве и архитектуре, которыми оба интересовались, и его небольшие ужины были приятными, а вина, которыми он угощал, были лучшими из всех, что я когда-либо пил, – вспоминал Густав фон Платен. – Он был очаровательным хозяином с совершенно фантастическим винным погребком”. Многие вина, унаследованные Раулем от деда, были уже такими старыми, что требовали немедленного распития. “Некоторые бутылки, – рассказывал фон Платен, – были незабываемы”.

В то время как жизнь в Стокгольме шла более или менее своим чередом, на континенте продолжалась война. Зимой и весной 1944 года в новостях преобладали сообщения из Венгрии. Эта страна утратила б'oльшую часть территории в результате Трианонского мирного договора 1920 года. К концу 1930-х Венгрия все более сближается с Германией и по Мюнхенскому соглашению 1938 года, при немецком и итальянском посредничестве получает обратно большие территории с преобладанием венгерского населения в южной Словакии и северной Трансильвании. В надежде вернуть и некоторые другие из утраченных территорий Венгрия осенью 1940 года становится официальной союзницей Германии. Надежды частично оправдываются: когда немецкие и венгерские войска весной 1941 года оккупировали Югославию, южные области, когда-то принадлежавшие Венгрии, были возвращены.

Как и во всех странах, захваченных Германией или подпавших под ее влияние, “еврейский вопрос” в Венгрии стал одним из главных пунктов повестки дня. В стране проживало около 825 тыс. евреев, из них четверть миллиона – в Будапеште. Многие из них были людьми интеллектуальных профессий. Например, около половины всех врачей и юристов страны были евреями. Еще в 1920 году был принят акт numerus clausus – закон, ограничивший доступ евреев к высшему образованию, а в 1938–1939 годах было введено два радикальных “еврейских закона”, которые в большой мере урезали права евреев и возможности получения ими работы. В отношении ряда профессий был введен полный запрет для евреев, для других устанавливалась процентная норма. Третий закон о евреях, принятый в 1941 году, был совсем расистским: он запрещал браки и сексуальные отношения между венграми-христианами и евреями. Тем самым было на практике утверждено, что евреи – низшая раса.

Регент нации адмирал Миклош Хорти поддержал Германию, так как, во-первых, был ярым антикоммунистом, а во-вторых, желал вернуть территориальное величие Венгрии. Однако его поддержка германской политики была небезусловной ни по военному, ни по еврейскому вопросу. Будучи антисемитом, Хорти все же признавал большое значение евреев для экономики Венгрии. “Невозможно, – объяснял он, – избавиться от евреев за год или два, поскольку они все держат в своих руках”. И далее: “Я, может быть, первым открыто высказал свой антисемитизм, но не могу равнодушно видеть, что к евреям относятся бесчеловечно и подвергают их бессмысленным оскорблениям, когда мы все еще в них нуждаемся”. Несмотря на антисемитские взгляды Хорти, в его личном окружении было много евреев. Так, например, он любил играть в бридж с владельцем ликерного завода Яношем Цваком и предпринимателем Шамой Штерном, главой самой большой еврейской общины в Пеште. Хорти считал, что угроза со стороны ультраправых, и прежде всего Партии скрещенных стрел (речь о которой пойдет далее), гораздо опаснее.