В марте 1928 г. архимандрит Спиридон (Кисляков), священник Анатолий Жураковский, протоиерей Борис Квасницкий, священник Леонид Рохлиц и ряд других священнослужителей передали Экзарху Украины митрополиту Михаилу (Ермакову) коллективное письмо с протестом против основных пунктов его декларации. По свидетельству о. Анатолия на следствии, митрополит Михаил разорвал письмо, не читая.

Группа просуществовала недолго. «Скоро обнаружилось, что никакого единства и никакой “группы” в Киеве нет, – писал о. Анатолий. – Между архимандритом Спиридоном и мною с одной стороны и священниками, служащими в Покровской церкви (Леонид Рохлиц, Борис Квасницкий), с другой обнаружился настолько резкий антагонизм по вопросу о путях и методах церковной работы, что всякое личное общение между нами и даже между прихожанами нашего храма прекратилось» [423] .

Священник Анатолий Жураковский был арестован в Киеве в ночь на 15 октября 1930 г. в своей квартире на Андреевском спуске (д. 5). Первые допросы вел уполномоченный киевского ГПУ УССР В. Черноморец. Часть показаний были написаны самим о. Анатолием, часть записана следователем. Вначале о. Анатолий рассказывал о своей семье, формировании убеждений, об отношении к декларации митрополита Сергия. Он сообщил, что в сентябре 1928 г. по письменному заявлению был принят в общение с архиепископом Гдовским Димитрием (Любимовым).

По предписанию Секретного отдела ГПУ УССР уполномоченный этого отдела В. Черноморец 8 ноября 1930 г., «рассмотрев агентурную и следственную переписку на гражданина Жураковского Анатолия Евгеньевича», постановил направить его в сопровождении спецконвоя в распоряжение ОГПУ в Москву [424] . Однако в ноябре 1930 г. допросы проводились еще В. Черноморцем в киевской тюрьме. Следователи не добились от обвиняемого существенных признаний.

В Москве о. Анатолия поместили в Бутырскую тюрьму. С декабря 1930 г. вести допросы стал начальник 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ И. В. Полянский. Из материалов дела видно, что следствие явно стремилось дать делу политическую окраску. Вначале обвиняемый отрицал наличие каких-либо политических соображений при отходе от митрополита Сергия его самого и его знакомых. Но по-видимому, после того как на подследственного был оказан нажим, в своих собственноручных показаниях от 31 января 1931 г. о. Анатолий стал рассказывать о деятельности Косткевича:

«Единственным случаем, когда мне, безо всякого на то с моей стороны желания, пришлось соприкоснуться с фактом не вполне церковного свойства, я считаю следующий. В 1921 г. я познакомился на похоронах доктора Косткевича Александра с его сыном, Косткевичем Георгием Александровичем. <…> В дальнейшем у нас отношения с ним продолжались то более, то менее интенсивно на почве церковных интересов и личного свойства. Я знаю, что он интересовался вопросами церковно-административного характера, бывал у епископов Макария (Кармазинова) [правильно: Кармазина] и епископа Сергия Каминского [правильно: Куминского], как будто, насколько помню, епископа Радомысльского <…>. Я был против его увлечения этой деятельностью, считая, что для Церкви и для него лично будет полезнее изучение им научных церковных дисциплин» [425] .

17 февраля 1931 г. следователь записывает слова обвиняемого о том, что он, «желая давать вполне искренние показания», будет «говорить вполне искренне» обо всем, что ему известно. Отец Анатолий вновь сообщает, что в 1929 г. Косткевич рассказал ему о своем намерении передавать за границу информацию о церковной жизни в СССР. Священник отнесся, по его словам, к плану отрицательно и предупредил Георгия об опасности этого дела и для него и для Церкви. Однако отношение о. Анатолия к передаче информации изменилось, когда Георгий принес вырезки из эмигрантских газет по поводу событий в Русской Церкви. Неожиданно для о. Анатолия выяснилось, что отношение к деятельности митрополита Сергия со стороны митрополита Евлогия (Георгиевского) и его окружения в целом сочувственное. Это огорчило о. Анатолия. Ведь среди этого окружения был наставник о. Анатолия В. В. Зеньковский, другие знакомые по Киеву деятели, мнением которых он очень дорожил. «Я хотел бы, – писал о. Анатолий в своих показаниях, – чтобы их мнение было иным» [426] .

И тогда о. Анатолий решил постараться с помощью переписки поставить в известность В. В. Зеньковского о том, что «его старые друзья по киевскому религиозно-философскому обществу принадлежат к оппозиционной Сергию группировке, к которой принадлежит митрополит Иосиф, архиепископ Дмитрий и др.».

Поскольку весной 1930 г. внимание Западной Европы было привлечено к положению Церкви в СССР благодаря выступлениям Римского Папы и архиепископа Кентерберийского в защиту верующих, о. Анатолий счел своевременным представить материалы для поднятой кампании, надеясь на вмешательство иностранных государств. Он просмотрел составленный Косткевичем обзор, в котором под влиянием о. Анатолия был усилен антисергианский пафос. Летом 1930 г. Косткевич сообщил своему духовному отцу, что от Вельмина получен ответ, в котором говорилось, что оппозиционная точка зрения по отношению к митрополиту Сергию неприемлема и поэтому он направил информацию не непосредственно церковным деятелям, а, как мы знаем, Милюкову. Это инспирировало уже приведенное ранее гневное письмо А. П. Вельмину от 23 июня 1930 г., которое, судя по эмоциональному накалу, конечно, написано под сильным влиянием о. Анатолия.

Под давлением следователя о. Анатолий сообщает новые обстоятельства этого дела:

«Мне представляется, что в своих симпатиях к истинно-православным Косткевич был самостоятелен. Однако я допускаю возможность и своего влияния в этом отношении, т. к. моя антипатия к делу митрополита Сергия, к его позиции была очень велика и могла оказывать влияние на окружающих. Мое соучастие в деле Косткевича было сделано за мой собственный страх, без ведома кого-либо из деятелей истинно-православной церкви» [427] .

И. В. Полянский добился признания своей вины подследственным, который признал «акт свой» «контрреволюционным» (показания от 19 февраля 1931 г.). Трагичны слова пастыря: «Я признаю контрреволюционным свое поведение в делах Косткевича» [428] .

Отец Анатолий Жураковский был в 1931 г. приговорен к высшей мере наказания – расстрелу, с последующей заменой на десять лет ИТЛ (Свирские лагеря, Соловецкий лагерь, Беломорский канал) без права переписки. В 1937 г. о. Анатолий был арестован в лагере и помещен в тюрьму г. Петрозаводска и приговорен к новому сроку. Был расстрелян 3 декабря 1937 г. близ станции Медвежья гора (Сандормох), в Карелии.