Это он с коровами разговаривает, с теми, что пас когда-то. Чудно-чуднешенько.

— Эй, парень, подь-ка сюда! — манит Гурьян Тимку. — Не бойся. Видишь, зубов нет, не кусаюсь.

Отводит Гурьян Тимку подальше, на ходу нашептывает:

— Смекалинский ты? Платона Петровича сынок? Скажи кому след: конные беляки в Сосновый бор прут. Вчерась ночью видел. Слышал, что на среду бой намечают. Я бы сам передал, да следят за мной... Куда лезешь, попадья треклятая! Кнутом я тебя, окаянная!..

— Спасибо, дедка, — шепчет Тимка. — Как есть все передам.

«Вот тебе и Гурьян, — соображает Тимка. — А говорят, придурок».

— Чево лысина к тебе пристала? — спрашивает Кирька. — В пастухи нанимал?

— Хлеба просил, — уклоняется Тимка. — Шагай быстрей, время теряем.

Тимка не мог дождаться утра. Едва стало светать, потихоньку слез с печи, нырнул ногами в рваные галифе, на ходу натянул рубаху. Немного подумал — вытащил из-под лавки старенькие моршни, спрятал за пазуху кусок лепешки.

— Ты куда, сынок?

Никак не удается Тимке обмануть маманю. Уж так тихо, так тихо собирался, нет же — услышала.

— Я, маманя, в Сосновый бор сбегаю. Гурьян-то, поди, правду сказал?

Не в Сосновый бор собирается Тимка— к партизанам, на Лосиный ключ.

Тимка выскакивает на двор, спускается к Тургинке. Павлинка наверняка дрыхнет, Кирька подавно храпит на золотом мешке. Тем лучше, одному способнее.

Ползучий туман колышется над речкой, тускло смотрится вода в серое небо. Сурово недвижны молочные тальники.

Утренники в Межгорье и летом холодны. Неохота Тимке мочить ноги, да не обойдешься. Жмись не жмись — скидывай порточки. По-хорошему, речку надо возле Козулиных перебредать, там перекат мельче. Перекат мельче, да кобели страшнее. Схватят за ляжки— не отбрыкаешься.

На той стороне сразу кустарник начинается, за ним — кочки горелые, старица бельмами поблескивает. Потом березняк пойдет, осинник — вплоть до Соснового бора.

Можно через Шумный бежать, да круголя давать неохота.

От Соснового бора Тимке влево забирать надо, вверх по ключику топать. Там такие буреломы — не знавши, пешком не продерешься.

В Сосновом бору, в лощине, наткнулся Тимка не то на монгола, не то на бурята— не поймешь. Сидит монгол на коне, голову как-то набок склонил. А конь воду из ключика пьет, зубы щерит. За спиной у беляка японская винтовка, на правом боку баклажка, на левом — сабля. Немудрящая сабля, в потертых ножнах.

«Да ведь это баргут, что с Копачом на Шумном был! — вспоминает Тимка. — Загрустил, видать, без глаза-то».

Осторожно отходит Тимка от баргута, по ложбинкам прячется. Добрался до безопасного места, подтянул штаны, вздохнул поглубже, да как припустит с места в карьер!

Версты четыре пробежал без роздыха, еще сколько шагом прошел, потом опять бежал. До тех пор бежал, пока на дороге не растянулся.

Поднимает голову Тимка, смотрит: стоит перед ним дядька с красным бантом на белой рубахе, высокий, костлявый, с редкой бороденкой.

— Вставай, парень, — смеется партизан. — Чево разлегся? Чай, не постоялый двор. Кто таков будешь?

Все по порядку рассказывает Тимка. А сам шею щупает. Догадался дядька веревочку через дорогу протянуть. Льняная веревочка, крепкая. И незаметная. Через нее и кувыркнулся Тимка.

— Не для тебя припасена, — извиняется партизан. — Хитрая, малек, сигнализация. Дотронешься — ботало дзинь! Оно у меня на дереве, над ухом привязано. Я, значит, сей секунд — на место. Цоп — и на мушку!

Партизан приветливый попался, разговорчивый, сразу поверил, что Тимка — сын Платона Смекалина.

— Маркелом меня зовут. — Партизан вскидывает винтовку. — Эй, Тишка! Гляди тут! А я малька до штаба отправлю.

— Дава-ай! — соглашаются, кусты. — Курнуть принеси!

Маркел поправляет рубаху, подтягивает ремень, зачем-то щупает редковолосую бороденку — будто проверяет, все ли волоски на месте.

— Запомни, малек, партизаны все знают.

— А если не все?

— Не могет быть, — шумно сморкается Маркел. — У нас ухо востро. Комар запищит — весь табор слышит. Да погодь ты, не бежи, постреленок!

Ох и длинной показалась Тимке дорога. Идет Маркел, еле-еле ногами двигает. И все талдычит, талдычит. Про себя, про деревню, про дружков партизан. «Два пуда соли с ними съел, котел гречневой каши...»

Теперь вот о Ершове и Лазо разговор начинает.

— Возьмем товарища Лазо, — Маркел многозначительно поднимает палец. — Кто он такой? Молдаванин по личности. Твой отец сказывал. Земляк Григория Котовского. В царской армии служил — всем известно. В семнадцатом году вместе с ротой на нашу сторону перешел. В Иркутске белых чистил. У нас в Забайкалье Семенову хвост прижимает.