— Пеш! — строго позвал штатский. — Освежите этого буяна… — Он отвернулся от него и в третий раз спросил, обращаясь к Тане: — Вы давно из Братиславы?

Но Таня была уже готова к допросу.

— Бог мой, почему вы решили, что я из Братиславы?

— Позвольте, фрау, вы, как я слышал, от надпоручика Брунчика…

— Я думала, что пани Брунчик будет приятно получить привет от мужа… Мы встретились не в Братиславе, а в Банска-Бистрице, — и Таня вспомнила допрос Юлии Яничковой. — Это было в дни восстания этой красной сволочи… Я столько натерпелась… Боже, это было ужасно! — и ее синие глаза наполнились слезами. Она поспешно достала надушенный платочек и приложила к глазам.

Офицеры могли полюбоваться ее красивой рукой. Да, у нее была прекрасная рука, и она знала об этом. Глазами, полными слез, невинными глазами жертвы красного террора она смотрела в измятые лица своих нежданных судей, и они, давно изверившиеся в людях, были поколеблены в своем недоверии к ней.

Может быть, они знают ее отца, говорила она. Это был известный коммерсант, и он не жалел денег на святое дело нашего обожаемого фюрера. Отец был настоящим немцем, хотя и родился в этой нищей стране пастухов и лесорубов, а когда красные попросили денег на обмундирование своей банды, он решительно ответил: «Нет и нет!» Тогда они его убили, ворвались в дом и убили на глазах жены и дочери, и опять синие глаза наполнились слезами.

— А Брунчик? Как вы познакомились с Брунчиком? — спросил штатский.

О, милый надпоручик оказался ее спасителем! Это настоящий рыцарь! Он помог ей перебраться к мужу в Скицов. Надпоручик с радостью и сам бежал бы с ней…

— О, не подумайте ничего дурного! — воскликнула она, обращаясь уже к пани Брунчик. — Но офицер не мог бросить своих солдат. «Так и передайте, милая пани, — сказал он на прощание, — моей дорогой Терезии, что я всем сердцем предан нашему президенту, но не могу оставить своих бедных, обманутых солдат…»

Долговязый был чертовски недоверчив. Таня поняла это сразу, она умела читать по лицам и видела, что его длинноносая физиономия выражает сомнение. Она не удивилась, когда он спросил:

— Вы, разумеется, имеете при себе документы, фрау Яничкова?

— О, конечно, — и она открыла сумочку, как бы желая проверить, не оставила ли дома. — Я так рассеянна, — смущенно сказала она и вынула документ, удостоверявший, что Юлия Яничкова действительно проживает в Скицове и ей разрешен проезд по шоссейным и железным дорогам. Долговязый взял документ и внимательно прочел один раз и второй раз, особое внимание обратив на печати, искусно вырезанные Студентом — большим мастером на такие дела.

— Ваша история, фрау Яничкова, очень трогательна, — сказал штатский, — и мы вам от души сочувствуем. — Он скользнул взглядом по лицу долговязого, и тот повел черной бровью.

Таня подумала: они все же сомневаются, и у нее дрогнуло сердце. Но она мило улыбнулась и поблагодарила штатского за внимание и сочувствие.

— О, вы так любезны!..

Долговязому что-то понадобилось в соседней комнате, и, когда он открыл двери, Таня увидела на низеньком столике у постели блестевший белым лаком телефон. Двери были тотчас наглухо закрыты, и Таня поняла, что жизнь ее висит на волоске. Но она смело и открыто посмотрела в слегка прищуренные, насмешливые глаза своего собеседника в штатском.

— Можете не сомневаться, что эти красные от нас не уйдут, как бы они ни хитрили, — говорил штатский и потянулся к бутылке с вином. — «Шато-Мельник» весьма поднимает настроение, а вы, должно быть, устали с дороги, — говорил он, наливая золотистое вино в Танину рюмку, а затем в свою.

Его слова звучали двусмысленно.

«Предполагает он, кто я такая, или уверен в этом?» — спрашивала себя Таня, принимая из рук штатского рюмку с вином. Ясно, что долговязый пошел звонить по телефону. Куда? В гестапо или в Банска-Бистрицу, чтобы проверить существование Юлии и Генриха Яничковых? Если дело закончится только Банска-Бистрицей, она, пожалуй, спасена. Да, жил и действовал в Банска-Бистрице фашистский выкормыш Генрих Яничков, жил гардист, пока не подорвался на партизанской мине, и документы его с искусно замененной фотографией сейчас мирно покоятся в кармане Штефана Такача. Но долговязый мог звонить и в гестапо.

Это была игра, опасная и острая, в которой ставкой была жизнь против смерти. Что ж, своей жизнью, если игра будет проиграна, она спасет многих честных людей, отведет, возможно, серьезную опасность, грозившую отряду: квартира предательницы могла стать скрытой и коварной ловушкой для партизан. Она не сожалела, что майор Зорич направил к Терезии Брунчик именно ее, а не кого-нибудь другого, Власту например. Трудно было только примириться с мыслью, что больше она не увидят ни Зорича, так верившего в нее, ни веселой улыбки Николая Трундаева, ни вопрошающего взгляда Нестора Степового, который как-то пригласил ее в свой Донбасс…

Горько и страшно было Тане, но в то же время она с обворожительной улыбкой говорила соседу в штатском:

— У вас хороший вкус, пан… — Она мгновение подождала, чтобы немец назвал себя, но он как будто не понял скрытого вопроса, к она продолжала: — «Шато-Мельник» предпочитал любому напитку и мой бедный папа, — она горестно вздохнула, но сразу же будто отрешилась от грустных мыслей. — Ну что ж, я принимаю ваш тост за дружбу… — и Таня отпила глоток.

В комнату ворвался шумный блондин: с его волос на расстегнутый мундир и накрахмаленную рубаху капала вода.