Они возвращаются в село, когда забава — новогодний вечер — в разгаре. Однако майор уже в своем штабе. Тут же и Франтишек Пражма, Агладзе и начштаба Волостнов. Все ждут вестей с железной дороги.

— Наконец-то! — восклицает Зорич, когда в дверях появляются Яков Баштовой и за ним Любомир Павлинда.

Баштовой докладывает: эшелон подорван, потерь нет.

Командир отряда интересуется подробностями. Баштовой рассказывает о поведении немцев в своей манере — с шуткой и прибауткой:

— «Ой!» — крычыть одын и так побиг, що чоботы розгубыв. А другый видповидае: «Не журысь, Гансыку, що нэма чобит, мэнш будэ клопоту, а то щэ мазаты треба та взуватысь!»

Эти слова партизаны встречают хохотом.

— Вот так дает!

А майор слушает, смотрит на Любомира Павлинду, который нетерпеливо топчется у дверей — гак ему хочется поскорей попасть на забаву, — и добродушно усмехается, понимая нетерпение молодого обувщика. «Как, должно быть, этот юноша любит жизнь, если и угроза смерти ему нипочем», — думает Зорич. И вдруг прерывает расходившегося тавричанина, обращаясь к Франтишеку Пражме:

— А наш обувщик, видно, застоялся, судруг Пражма, — и смеется.

— Аж ногамы пэрэбырае, так на забаву побигты хочэться, — подхватывает Баштовой.

Агладзе от души хохочет, а Франтишек Пражма укоризненно смотрит на Павлинду, отвечающего майору веселой и добродушной улыбкой. Баштовой продолжает:

— Повиртэ, товарыш майор, всю дорогу бисовый хлопэць канючив, що запизнюеться на забаву, — и, понизив голос, доверительно сообщает: — Дивку, видно, прыгледив…

— И хороша?-живо интересуется Агладзе.

— Хороша Маша, да не наша, — притворно вздыхает Волостнов, не поднимая головы от своих штабных бумаг.

«Жизнь против смерти, — думает Александр Пантелеймонович,- и пушки тут бессильны…»

— Ладно уж, идите! — машет он рукой и провожает партизан веселым взглядом. «И мы были молоды», — думает он.

А доктор Пражма пожимает плечами. «Как у Зорича уживается военный человек со школьным учителем?»- удивляется он. Несмотря на это, доктор Пражма испытывает к командиру отряда большое уважение, смешанное (даже себе не признается в этом) с каким-то странным чувством не то сыновней нежности (хотя Зорич младше его), не то с восторженностью, скорее подобающей гимназистам, а не доктору права. «Хороший человек Зорич — вот и все!» — решает Франтишек Пражма и ставит на этом точку, так как. в землянку врывается Вануш.

— Товарищ майор, наши бомбят немцев!

— Должно быть, поздравляют с Новым годом,- говорит Зорич, и ему радостно при мысли, что это его отряд дал цели и в Топольчанах и в Злате Моравце. И кажется Александру Пантелеймоновичу, что вовсе не он в тылу у немцев и не они грозят ему уничтожением, а, напротив, он вместе с полками и дивизиями 2-го Украинского неотвратимо наступает на врага.

Все торопятся на свежий воздух, и кажется, что звездная россыпь в темном небе отражается на снегу, которым укрыты горы, нависающие над лагерем с северо-востока, и широкая равнина с другой, юго-западной стороны, где далеко внизу несет свои быстрые воды Нитра. И долго Зорич, Франтишек Пражма, Волостнов, Сукасьян и другие партизаны, бросившие землянки ради великолепного зрелища, любуются фонарями, повисшими между небом и землей. Их много — этих ярких шаров, сброшенных советскими самолетами для освещения целей, и отсюда они кажутся праздничной иллюминацией.

Дополнительной разведкой было установлено, что в новогоднюю ночь группа Якова Баштового сорвала перевозки по военной дороге не менее чем на сутки. Паровоз так и остался лежать на боку как живое свидетельство партизанской удачи. Видно, у немцев не было технических средств для подъема поврежденного гиганта. Три вагона сошли с рельсов, от двух остались остовы с погнутыми ребрами. Хотя язык шифра вынуждает к предельной ясности, присущей таблице умножения, Ниночка Чопорова расписывает «новогодний подарочек», как требует ее взволнованное сердце. Вместо Нестора за столом, сколоченным партизанскими плотниками, рядом с радисткой сидит Таня Каширина. Она утверждает, что навыки филолога якобы способствуют быстрейшему усвоению шифровальной работы. Но сегодня она доставляет Тане особое удовольствие. Впервые после гибели Нестора Таня Каширина испытывает непередаваемое чувство удовлетворения, помогая Ниночке превращать донесение о новогодней диверсии в строчки бесчисленных цифр.

После сеанса Ниночка уходит, а Таня остается, говорит, что хочет соснуть.

Некоторое время Таня слышит веселые голоса молодых партизан, затем постепенно опять наступает тишина, только слышны грузные шаги караульных и где-то скребется лесной зверек. И тут девушка не выдерживает. Уткнувшись лицом в жесткую подушку, Таня плачет. В который уже раз она сожалеет, что Зорич не послал ее в Братиславу. Обеспокоенный продолжительным отсутствием вестей от Колены и Штефана Такача, вызванным, возможно, не провалом, а потерей связи с долго блуждавшим отрядом, Зорич решил послать в Братиславу Власту.

Власта ушла вчера, Таня сама проводила ее до крайних партизанских постов, и, хотя упрямая русская комсомолка ни словом не выразила чувств, волновавших ее, Власта поняла, что Таня охотно пошла бы вместо нее. Таня стремилась к активному действию, только поединок жизни со смертью мог отвлечь ее от постоянной тоски о Несторе. Сердце подсказывало, что он жив, она не хотела верить в его гибель, и словами поэта она говорила: «Я буду ждать», горько сожалея о том, что не сказала этих слов, когда он вошел последний раз в землянку и попрощался: «Ну, сержант, я ухожу…» Могла ли она думать, что он совсем уходит из ее жизни?..