– Фу-ты, Чур-Черезчур-Пращур, это же корова! – первой опомнилась Болеся и тут же рассмеялась над своим испугом звонко и весело.

– Ну, пошла, пошла домой, Галка! – раздался рядом мальчишеский голос. – Шастаешь завсегда где не попадя, вот съедят тебя серые, будешь знать!

Мальчишка тонкой хворостиной слегка стеганул корову, и та послушно потопала по тропинке.

– Вот всегда она так, – пожаловался отрок девицам. – Берёзка уже давно дома, а эта всё по кустам да заводям шляется, гляди у меня! – пригрозил он вслед корове, которая будто в ответ ему замычала мощно и басовито. – А вы небось к деду Водославу идёте? – спросил он. – А где ж зерно? Или по какому другому делу?

– А ты сам кто будешь? – поинтересовалась Болеся.

– Мирослав я, дедов помощник. Вместе на мельнице работаем… – степенно отвечал малец.

Так с коровой и отроком они вышли к старой мельнице.

Подле сруба стоял огнищанский воз, с которого молодой крепкий мужик носил кули с зерном. Ещё немного, и воз опустел. Молодой огнищанин стряхнул с себя пыль, подошёл к ручью и с удовольствием умылся, зачерпывая воду большими пригоршнями.

Из отворённой двери мельницы показался седой старик и стал осторожно, как-то боком спускаться по деревянным ступеням. Голова его была слегка наклонена вправо.

– Прощай, отец Водослав! – крикнул ему молодой огнищанин, усаживаясь на передок. – Значит, через седмицу я подъеду за мукой?

– Как сказано, так и будет, – отвечал хозяин мельницы неожиданно приятным и спокойным голосом.

Пустой воз с грохотом покатил по деревянному настилу дамбы и скоро скрылся в наступающих сумерках.

– Ну, идите, спрашивайте деда, что надобно, – подбодрил девиц Мирослав, – а я пока Галку в хлев загоню…

Болеся с Ладомилой несмело приблизились к старику и поклонились ему.

– Желаем здравствовать, отче. Ты мельник Водослав? – спросила Болеся.

– Я самый и буду, – ответил старик.

Оказавшись вблизи, девушки увидели глубокий шрам, пересекающий наискось шею и грудь мельника и скрывающийся под распахнутым воротом рубахи. Левое ухо у старика напрочь отсутствовало, а от него через щеку и губы проходил другой шрам. Засученные рукава обнажали руки, также иссечённые шрамами, а на правой руке вместо мизинца и безымянного пальца были два обрубка. Некогда перебитый нос походил на клюв, а левое око отсутствовало вовсе. Его вид в самом деле был ужасен, и девицы растерянно замолчали.

– Погодите маленько, – сказал старик всё тем же приятным молодым голосом, будто принадлежащим совсем другому человеку, – я с хозяйством управлюсь и побеседуем…

Он на миг задержал взгляд на Ладомиле, и будто тень скользнула по лицу старого мельника. Повернувшись, он, прихрамывая, направился в хлев, где требовательно мычали коровы.

Девушки присели на толстое бревно и стали ждать.

– Отчего он не спросил, зачем мы пришли? Я думаю… – Болеся повернулась к подруге и осеклась, не договорив. Даже в сумерках было видно, как побледнело лицо Ладомилы, а её широко открытые глаза были устремлены куда-то вдаль.

– Что с тобой, Ладомилушка, – встревожилась Болеся, – тебе худо?

– Ничего, ничего, – прошептала Ладомила, – уже проходит, сейчас…

Она судорожно сглотнула, шумно вздохнула и крепко взяла подругу за руку, переплетя её пальцы со своими.

– Веришь, Болесюшка, я будто в яму какую-то ухнула, когда старик на меня взглянул. Онемела вся, и вдруг так страшно стало. Так было, когда Ярополка рожала, я ведь едва не померла тогда, ты же знаешь…

– В первый раз, рекут, всегда рожать труднее, а потом уже легче. И сейчас дитя в тебе зреет, оттого и плохо стало. А хочешь, не будем у мельника ничего спрашивать, вот посидим, отдохнём – и домой, а?

– Я уж и сама не знаю, – с сомнением произнесла Ладомила. – Только зазря, что ли, такой путь проделали.

Старик вышел из хлева с большим глиняным кувшином, кликнул:

– Девицы красные, подите выпейте молочка парного. Мирослав, неси ковшики да хлеба не забудь, а я покуда Галку, кочевницу нашу, подою…

Мельник поставил кувшин с молоком на прочно сколоченный из сосновых досок стол под старой грушей, снял с кола пустую кринку и направился к чёрной корове.

Девушки не заставили себя долго упрашивать. Усевшись на вкопанную у деревянного стола лаву, подруги после лесной прогулки с удовольствием стали пить парное молоко с ржаными, вкусно пахнущими лепёшками, макая их в тёмный душистый мёд, что принёс Мирослав.

На плотине журчала вода, что-то тихонько поскрипывало. В воздухе умиротворяюще пахло тёплой сыростью, прелью, молотым зерном. Стало совсем темно, но у старой мельницы было так покойно и уютно, что подруги несколько успокоились.

Вернулся старик с кринкой.

– Поставь на сметану, – велел отроку.

Опустившись на лаву с другой стороны, положил на столешницу большие натруженные ладони, прикрыв пальцами одной руки обрубки на второй.

– Хорошо, что сейчас пожаловали, – промолвил он. – Новое зерно ещё не пошло, помаленьку старое домалываю. А вот после Даждьбожьего дня работы будет, только успевай поворачиваться. А у меня ведь кроме мельницы ещё две коровы, пчельник да десяток кур с петелом. Слава богам, Мирослав помогает…