Девушка кивнула:

–  Да уж, Бог не обидел, это верно.

Кифа продолжал:

–  Мы не просто так едем, а к хорошим людям - те помогут определиться.

–  Кто такие?

–  Помнишь ли Петра, что учился у нашего старого господина?

–  Саввин сын?

–  Точно, Саввин. Он теперь в Царьграде под крылом у дяди Устина. А Устин-то в Константинополе - знаешь, кто?

–  Нет, не ведаю.

–  О-о, такая крупная птица! Охраняет царя.

–  Самого царя?!

–  Самого царя. Видит каждый день, словно я тебя.

–  Ух ты, страшно как!

Он скривился:

–  Что ты всё заладила: «страшно, страшно»!

–  Так ведь царь! Чуть не по его, может посадить на кол.

–  Может, разумеется. А с другой стороны, коль получится ему угодить, милость свою проявит и осыпет богатствами с головы до ног.

–  Угодить-то, пожалуй, сложно.

–  Надо постараться.

Молодые люди стояли под деревом в яблоневом саду. Солнце бликовало в листве, заставляя щуриться.

–  Значит, уезжаете, - повторила девушка и склонила голову - так, что Кифа увидел на её макушке ровный прямой пробор.

–  А тебе-то что?
– снова удивился слуга.

–  Грустно расставаться.

Парень щёлкнул очередной семечкой.

–  Что, со мной?
– и взглянул насмешливо.

Та пожала плечами:

–  И с тобой, конечно…

Он присвистнул:

–  Во рехнулась, девка! Ты по ком вздыхаешь? Молодой хозяин не для тебя.

–  Понимаю: не для меня…

–  Выбрось из головы. Даже не мечтай. Или что между вами было?

Девушка молчала.

–  Было, да? На Ивана Купалу нешто?

Заслонив лицо рукавом, бедная, заплакала. Кифа растерялся:

–  Вот ведь незадача! Что ты, право! Перестань, перестань, Македония, слышишь?
– и неловко обнял страдалицу за плечи.
– Ну, кому сказал? Хватит, хватит!

Но она уже зарыдала в голос и уткнулась носом в полотняную рубаху у него на груди. Проведя ладонью по затылку девушки, Кифа проговорил:

–  Даже если было, так что? Он ведь господин и имеет право… взять себе любую прислужницу… Ты переживать не должна… - Вновь погладил и заключил: - Вот уедем, и забудешь его, выкинешь из памяти.

Македония подняла лицо, мокрое от слез, и произнесла, сдвинув дуги-брови:

–  Нет, не выкину, не забуду, Кифа. И любить не перестану до конца дней моих.

Он ответил хмуро:

–  Ну и глупо, девка. Обрекаешь себя на муки.

На другое утро не успело солнце ещё взойти, а к отъезду Велисария из отчего дома было всё готово: лошади осёдланы, вещи собраны, и охрана, выделенная наместником Внутренней Дакии, спешившись, стояла около конюшен, ожидая сигнала.

Велисарий в последний раз завтракал с отцом. По славянскому обычаю ели суп и кашу, запивали топлёным молоком. Старый Коста происходил из словен, живших на Дунае триста лет. А влюбился и женился на дочке ромея - стало быть, потомка римлян, латинян, что пришли когда-то сюда завоёвывать Дакию и Фракию. Вот и получилось, что у сына в жилах - и славянская, и римская кровь. Но славянской, конечно, больше. Да и выглядел он чистым славянином - златокудрый, голубоглазый, улыбчивый, и румянец яркий проглядывал из-под юношеской редкой поросли на щеках.

В городе Сердике (по-славянски - Средеце, ставшем столетия спустя после описываемых событий болгарской Софией) Коста был человеком уважаемым: он преподавал детям в знатных семьях гимнастику и основы рукопашного боя, обучал метанию дротиков и стрельбе из лука. В те года эти дисциплины высоко ценились, наравне с античной литературой, древней историей, музыкой, пением и грамматикой латинского и греческого языков. Дом у Косты считался зажиточным, не богатым, но и не бедным. А на улице прохожие, повстречав учителя, неизменно снимали шапку и почтительно кланялись, словно аристократу.

–  Как устроишься, сразу напиши, - говорил отец, доедая кашу.
– Коротко, но ёмко: жив-здоров, приютился там-то, занимаюсь тем-то. Чтоб я знал. И не волновался.

–  Обещаю, тятя.

–  Злачные места лучше обходи стороной. Все эти трактиры с голыми актёрками, гульбища и блуд не для доброго христианина.

Велисарий краснел и кивал согласно.

–  Но с другой стороны, коль ты не монах, плоть свою смирять тоже не пытайся. Заведи рабыню и живи с ней - до женитьбы на приличной девушке.