Сын учителя пребывал в замешательстве. Плоть его подталкивала к свиданию, требовала разрядки и расслабления, а душа сопротивлялась и ныла. Он пробормотал:

–  Ты меня смутил, Сита. Прямо змей-искуситель какой-то.

Тот похлопал друга по плечу:

–  Будет, будет строить из себя херувима. Ежели не в юности, то когда же ещё предаваться соблазнам? Юность нам дана для греха, чтобы было, что замаливать в старости.

Проглотив комок в горле, начинающий воин спросил:

–  А когда пойдём?

–  Завтра после бани и сходим. Я пошлю с мальчишкой-слугой весточку и предупрежу, что нас будет двое. Пусть и Антонина готовится.

Велисарий взглянул на него с испугом:

–  Так её зовут Антонина?

–  Да, а что? Не понравилось имя?

–  Имя с двойным значением: «беспечальная» - хорошо, а «беспечная» - плохо.

–  Для любовницы и то и другое необходимо. Ты ведь не жену себе выбираешь, а всего лишь спутницу для утех и неги.

Возражать было больше нечего, и пришлось подчиниться.

На другое утро оба мылись в термах, называемых в столице «Зевсксипп» - по огромной статуе Зевса, установленной возле входа. Были в бане и другие необычайные изваяния - Аполлона, Афродиты, Гомера; натуральнее всего выглядел Гомер: он стоял, как живой, словно собирался пропеть знаменитые свои «Илиаду» и «Одиссею».

Вышли на улицу распаренные, свежие. Подхватили слуг, по приказу хозяев накупивших до этого фруктов, сладостей, вина, сели в бричку и поехали в квартал Пульхерианы близ Золотого Рога, где снимали комнаты многие невысокого ранга служители муз - дрессировщики, акробаты, гимнасты, стихотворцы средней руки, музыканты, художники. Дамы-плясуньи зачастую после выступлений отдавались зрителям-мужчинам за плату; это в Византии было традиционно и считалось вполне естественным. Господа побогаче брали многих артисток на содержание.

От стены Константина повернули направо и остановились около цистерны, чем-то напоминавшей современные водонапорные башни: из неё вода шла по желобам в жилые дома и смывала нечистоты в сточные канавы.

Постучали в ворота двухэтажного здания, и привратница им открыла; беспрестанно кланяясь, проводила внутрь. Из покоев выплыла невысокая полногрудая дама лет сорока; тога и туника не скрывали её выдающихся форм; тёмно-русые волосы были собраны на затылке. Сита поцеловал хозяйку в пухлую румяную щёчку и сказал приятелю:

–  Познакомься, Лис. Это моя любимая Комито.

Велисарий приложил к груди руку. Женщина одарила его ласковой улыбкой и произнесла:

–  О, какой красавчик! Аполлон златокудрый, да и только. Можно позавидовать Антонине.
– И, повысив голос, громко позвала: - Нино, где ты там? Поскорее спускайся, гости уже приехали.

Заскрипела деревянная винтовая лестница. Сын учителя разглядел вначале белые ступни в пробковых сандалиях, складки тоги, золотистый поясок, завязанный выше талии, лебединую шею, завитки смоляных волос за розовым ушком, чувственные пухлые губы, вроде бы надутые, острый нос, черные глаза с поволокой, дуги черных, сросшихся на переносье бровей… Наконец, поистине античная гурия оказалась пред ним - стройная, высокая, с дерзкими насмешливыми глазами за длиннющими тёмными ресницами. Говорила она чуть гортанно, низко:

–  Рада вас приветствовать, господа. Вы и есть тот самый загадочный славянин из Сердики?

–  Почему загадочный?
– удивился Велисарий.
– Я такой же, как все нормальные люди.

–  Э, не прибедняйтесь, милейший. Вы красивы, как олимпийские боги, и, держу пари, без одежды ещё прекраснее, чем в одежде!

Все заулыбались.

–  Как зовут вас, бессмертный небожитель?

–  Велисарий, с вашего позволения.

–  Очень напоминает библейского Елизария. Зарик, Арик, нет?

–  Я бы предпочёл просто Лис. Так меня звала покойная маменька.

Антонина на мгновение опечалилась:

–  Да, моя маменька тоже умерла. Мне тогда было только девять. И меня приютила тётя Комито, да хранит её Небо от напастей! Я ей век буду благодарна.

–  Хватит, хватит о грустном, - перебила Антонину хозяйка.
– Сколько можно стоять в дверях? Соблаговолите пройти в комнаты. Там уже накрыто.

Слуги поставили на столы принесённые угощения, господа легли на обеденные кушетки, женщины подавали яства и напитки, а затем, присев рядом со своими избранниками, потчевали их с руки и, конечно же, лакомились сами. Вскоре от выпитого вина разговор стал совсем бесстыдным, шуточки - солёными, а поступки - дерзкими. Вот уже Комито и Сита принялись целоваться и ласкать друг друга без зазрения совести, совершенно не обращая внимания ни на то и дело появлявшихся слуг, ни на Велисария с новой своей подружкой. Антонина потянула гостя за полу туники:

–  Лис, пойдём ко мне. Наверху спокойнее.

Тот повиновался.

Кровь пульсировала в висках, голова немного кружилась. Он подумал: с Македонией было много проще, всё происходило в темноте ночью, вроде само собой, без участия разума; а красавица Нино как-то напрягала его, несмотря на хмель, и заметно смущала.

По скрипучим ступенькам поднялись наверх. Женщина прильнула к нему, обвила руками, крепко обняла и смачно поцеловала. Заглянула в глаза сочувственно:

–  Ты, никак, дрожишь? Что ли в первый раз?