С натужным скрипом отворилась дверь. Из пристройки вывалилась неряшливо одетая толстозадая баба с тазом в руках и, переваливаясь как утка с ноги на ногу, пошла вглубь двора, где и выплеснула с шумом содержимое таза.

«Большая Медведица собственной персоной», - догадалась Катя и ускорила шаг, чтобы выглядеть со стороны прохожей, а не праздно шатающейся.

На обратном пути женщина заметила незнакомку за забором и, как положено сельским жителям, оглядела ее с ног до головы. Но тут же потеряв интерес к ничем внешне не выделявшейся девице, скрылась в пристройке.

Катя повернула назад, к станции, внимательно изучая соседние с трошиным дома. Солнце припекало все сильнее. Комары становились нахальнее и злее, норовя укусить даже через платье. Ей приходилось то и дело шлепать себя – по рукам, по ногам, по лицу. Она замедлила шаг перед садом, в котором буйно цвели георгины и золотые шары, тянули вверх разноцветные стрелы гладиолусы, и, любуясь цветами, остановилась у забора. На клумбе, по локоть в земле, копалась женщина. Цветастая косынка, защищавшая ее от солнца, спозла набок и прядь седых волос упала на глаза.

– Бог в помощь! – крикнула ей Катя. – Какие у вас чудесные цветы.

– Купить хочешь? – Женщина с трудом разогнула спину и отерла потный лоб тыльной стороной руки, отчего на лице остались коричневые разводы.

– Почему не купить, если продадите, - тут же согласилась Катя.

– Так заходи. Сама показывай, какие хочешь. Калитка не заперта.

Катя толкнула калитку и прошла в сад.

– Я бы хотела букет гладиолусов.

– Губа не дура. Они ж самые дорогие.

– Ничего. Не разорюсь.

– Как знаешь. Хозяин барин. – Женщина вытащила из кармана фартука садовые ножницы и пошла к клумбе с гладиолусами. – Они еще только зацветают. Бутоны совсем. Дней десять у тебя в вазе простоят, пока все до единого не распустятся. А ты сама-то чья будешь? – поинтересовалась женщина, аккуратно срезая высокие, гордые стебли.

– Красногорская я, - доверительно начала Катя.
– Так получилось, что мне посреди лета отпуск нежданно дали. Знаю, что кто сдает на лето дачу, уже с весны сдал. И все же хожу вот, смотрю. А вдруг повезет.

– Гиблое дело, - заверила ее женщина. – Зря только время тратишь. Мои так уже пятый год ко мне приезжают. И у многих здесь так.

– А я, например, только что одну пустую дачу видала, - возразила Катя.

– Это где ж такая?

– Да вон там, за углом. Дома через три от вас.

– Трошиных, что ли?

– Я не знаю, чья она.

– Этот дом уже четвертый год одна и та же пожилая пара снимает. С ранней весны и до поздней осени живут, чуть не до заморозков. Все воздухом нашим хотят впрок надышаться.

– Жаль. А мне показалось, там нет никого.

– Так это они на две недельки в Сочи укатили. К сыну. Так что, милая, и эта дача занята. Держи свой букет.

– Спасибо. – Катя взяла цветы и расплатилась.

– В воду аспиринчику добавляй. Чтоб дольше стояли, - уже вслед ей крикнула женщина.

Еще издали Катя заметила, что лавка, на которой недавно сидели алкаши, пуста. «Козлы. Наверняка за водкой поскакали», - усмехнулась она. Возвратившись на станцию, Катя съела горячий беляш с лотка, отыскала свою машину, и, бросив букет на сидение, включила зажигание. «На две недельки, говоришь. Тем лучше.»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

На следующий день, когда в домах уже выключили телевизоры и погасили свет, Катя снова прибыла в Новые Мытищи. Ночь летом короткая. Темнеет поздно, часам к 11, а светать начинает уже с трех. Так что времени в распоряжении Кати было не так уж много. Редкие фонари тускло освещали улицы, иные не горели вовсе. Ее «Ауди», при всей своей поразительной мягкости, тяжело преодолевала сельские ухабы, подпрыгивая и переваливаясь.

Не без труда отыскав в темноте пустырь со скошенной травой и, убедившись, что кругом нет ни души, Катя туго набила сеном большущую полотняную сумку и сунула ее в багажник. Почуяв постороннего, во дворах залаяли собаки. Она поспешила отъехать от пустыря. Остановилась Катя не у дома Трошина, а за углом, в густой тени развесистой липы. И дом, и сарайчик, равно как и всё вокруг, были погружены во мрак.

Вытащив сумку и пластиковую канистру, Катя направилась к калитке, кренясь от тяжести набок. Она старалась держаться поближе к заборам, чтобы ее не было видно, отчего ободралась в кровь об кусты шиповника и пару раз чудом не упала, подвернув ногу.

Слабо скрипнула под ее рукой вертушка на калитке, и Катя уже внутри. Остановилась, прислушалась. А вдруг на ночь выпускают дворового пса? Нет, все было тихо. Она поставила канистру на землю, вытряхнула содержимое полотняной сумки под стену дома и, стараясь двигаться бесшумно, принялась перетаскивать из общей кучи наколотые дрова – те, что полегче и с корой – выкладывая их поверх сена. Затем облила все это привезенным с собой керосином, а остатки вылила дорожкой, под прямым углом к куче, смастерив себе тем самым своеобразный бикфордов шнур. Подкравшись к сараю, Катя нащупала под крышей то ли гвоздь, то скол доски и повесила на него сумку, перекрыв ею крохотное оконце.