Берега дождя: Современная поэзия латышей
вернуться

Морейно Сергей
Шрифт:

«Есть особый любовный час...»

Есть особый любовный час: августовская нега, маятники весны молчат перед осенним бегом, занавесившаяся голова удары усталых весел, заневестившаяся трава жар запоздалых чресел, угольки из горна к губам крон золотистых веток – послеобеденная волшба, последнее солнце лета.

Лиепая

То жмудский дождь, считаешь? И в нем закаты тают; российские льны стонут, и в них рассветы тонут; пусть улицы углов полны, в конце увидим волны, с лесами мачт над головой, мы – воробьи на мостовой, мы друг для друга пища, один другого ищем.

Поле Оярса Вациетиса

День Яна, о: как хлещет дождь, как губы липнут к чаркам. А в знойном Вифлееме ночи жарки, жарки, жарки. Кого-то вверх, кого-то вниз – что движет нами? Дух же! Сияют на небе огни, что видишь там – звезду же. Твой пласт не перепахан, нет – хоть близок, не укушен. И топью цепкою след в след бредут, стеная, души.

Янис Рокпелнис

Janis Rokpelnis

(p. 1945)

Сорок пять лет назад сборником «Звезда, тень птицы и другие стихотворения» буквально взорвал традицию и канон, после чего к местной системе стихосложения оказалось возможным адаптировать все, что угодно.

А пятнадцать лет назад я назвал Ояра Вациетиса понимателем, Берзиньша – историком и Яниса – музыкантом. Сегодня, как ни пошло это звучит, я готов именовать Рокпелниса «певцом». Арионом – в пушкинском смысле. Его необычайно жесткий, жёлчно искрящийся от собственной сухости слог делается вдруг мягким и грациозным, без капли влажной податливости и надрывно-хамоватого интима, то иронично, то литургично певучим.

У моря

конец, начало – раковины створкинам нужно выжить между двух огнейне думая про жемчуг; в нашем мореон, знаешь, не растет; зато янтарьне сын морской, но мокнущее времяползет, ломая сосны под собойнас осень заливает янтаремзима выкусывает равнодушной пастьюи нужно выжить между двух огнейзабыть про жемчуг; борозду своюмеж двух захлопнувшихся створок протянутьне янтарем, не жемчугом – землею

В Риге

Анатолсу Иммерманису

Моя кровь без ошейника ходитВ переулках, где горличий рай.Я не дам осекаться породе,Ветром каменным врубленный в край.Я булыжником взят на поруки,Кирпичами, что плещут в крови.У нее, как у уличной суки,Есть для всех поцелуй по любви.Ходит кровь без стыда и без чести,Закипая на каждом огне…Не сдаваясь, покамест нас вместеНе поманит к последней стене.

«Из болотной руды ковались мои доспехи...»

Из болотной руды ковались мои доспехи,а сверху дата изготовления: сегодня.Кто же копал руду в заветных курземских чащахи, прикинувшись изготовителем канджи —иначе как объяснишь эту мифологическую машинерию —добыл готовую кольчугу, на которойнет фирменного знака «Herzog Jakob», но что-тонечитабельно понятное, как пояс из Лиелварде?.. Да, кстати,обыкновенны эти доспехи: для песен и мотыльков —дверь нараспашку, зато абсолютно надежныпротив пуль и низкопоклонства.

«Все труднее зябликов нести...»

все труднее зябликов нестидля продажи на птичий рынокэти зяблики тяжелеютгод от годасловно что-то у них на сердцеэта тяжесть ломает весыэта тяжесть ломает весыдаже те что стоят на бойнях

«Когда его проткнула одна из улочек Вецриги...»

когда его проткнула одна из улочек Вецригииз раныхлынули гроздья рябиныкапли рябинына брусчаткулишь умирая он сбросил маскувишневая косточка ему надгробьем

«Мой язык уплывает не споря...»

мой язык уплывает не споряот твоей серебристой слюныв час когда унимается мореи видит снынад сосновой болезненной чащейнад волной затирающей следвыпадает все чаще все чащебелый снег белый снег белый снегверно он только отзвук проклятьядруг случайных бессмысленных фразэтот снег оборвавший объятьянаших рук наших губ наших глаз