Белорусские поэты (XIX - начала XX века)
вернуться

Богданович Максим Адамович
Шрифт:

ПЕРЕВОДЫ НА РУССКИЙ ЯЗЫК

Из Я. Купалы

ЖНИВО

Созревших хлебов золотые посевы За селами, там, где лесов рубежи, Склонили колосья до самой межи С призывным шептаньем: мои жнеи, где вы? И жнеи сошлися. Направо, налево, Срезая колосья налившейся ржи, Задвигались быстро серпы, как ножи, Под жнивные, старые вечно напевы. Тоскливая древняя песня плывет В колосьях склонившихся шепчущей нивы И в пуще теряет свои переливы. Плывет эта песня ко мне и зовет, И в сердце, как звонкие косы, поет: «Ты так же, брат, сеешь… а где твое жниво?» 1910 или 1911

«Для тебя, отчизна предков моих…»

Для тебя, отчизна предков моих, Ничего не пожалею я на свете. Я на целый мир воспел бы долы эти И воздвиг дворцы на кладбищах твоих. Рад бы я тебя душой согреть, Солнце взять и звезд небесных, золотых И венок оплести тебе из них, Чтоб сияла ты в добытом цвете. За тебя готов погибнуть я в бою С той неправдою, что терпишь ты от бога И от сына своего слепого. За тебя свою я душу погублю И за это лишь прошу тебя, молю: Не гони меня от своего порога.

Из Т. Шевченко

А. О. КОЗАЧКОВСКОМУ

Давно всё это было. В школе Я у дьячка — учил дьячок — Стащу удачно пятачок (Ведь был я чуть совсем не голый, Такой оборвыш) да куплю Листок бумаги и сошью Красиво книжечку; крестами, Узором завитков с цветами Кругом листочки обведу И списываю Сковороду Иль там «Три царие с дарами» Сам для себя… и в бурьяне, Чтоб не увидел кто, запрячу И там пою, а то и плачу. И довелося снова мне Под старость с книжками скрываться, Писать украдкой да стараться И петь и плакать в бурьяне, — И тяжко плакать! Кто же знает, За что господь меня карает? В ученье, мучаясь, я рос, В ученье поседеть пришлось, И на ученье ж в гроб положат; И это из-за пятака, Что своровал я у дьячка… Так вот как бог карать нас может. <1914>

Н. И. КОСТОМАРОВУ

Лучи веселые играли В веселых тучках золотых. Гостей безвыходных своих В тюрьме уж чаем оделяли И часовых переменяли,— Синемундирных часовых. Но я к дверям, всегда закрытым, К решетке прочной на окне Привык немного — и уж мне Не было жаль давно пролитых, Давно сокрытых и забытых Моих кровавых тяжких слез. А их немало пролилось В пески полей, сохой не взрытых. Хоть рута, хоть бы что взошло! И вспомнил я свое село, — Кого-то в нем я там покинул? В могиле мать, отец загинул… И горе в сердце низошло: Кто вспомнит, в ком найду я брата? Смотрю, — к тебе, чтоб повидать, Земли черней, мой друже, мать Идет, с креста как будто снята. Господь, тебя я восхвалю! За то спою свой гимн суровый, Что я ни с кем не разделю Мою тюрьму, мои оковы. Между 1911 и 1916

В НЕВОЛЕ

В Украине ли, в Сибири ль будут Томить — не всё равно ли мне? И не забудут иль забудут Меня в далекой стороне — Мне одинаково вдвойне. В неволе взросши, меж чужими, Я, не оплаканный своими, В неволе плача и умру И всё в могилу заберу; И сгинет след мой, как в пустыне На нашей славной Украине, На нашей — не своей земле. И не промолвит матерь сыну, Не скажет горестно: «Молись, Молись, сынок: за Украину Его замучить собрались». И что мне — будет иль не будет Он так молиться в тишине? Одно не безразлично мне: Что Украину злые люди Приспят, ограбят — и в огне Ее, убогую, разбудят… Ох, как не безразлично мне! Между 1911 и 1916

«В неволе тяжко… хоть и воли…»

В неволе тяжко… хоть и воли Узнать, пожалуй, не пришлось; Но всё-таки кой-как жилось,— Хоть на чужом, да всё ж на поле… Теперь же тяжкой этой доли, Как бога, ждать мне довелось. И жду ее и поджидаю, Свой глупый разум проклинаю, Что дал себя он затемнить И в луже волю утопить. И стынет сердце, если вспомнит, Что не в Украйне похоронят, Что не в Украйне буду жить, Людей и господа любить. Между 1911 и 1916

«И серое небо, и сонные воды…»

И серое небо, и сонные воды… Вдали над берегом поник Без ветра гнущийся тростник, Как пьяный… Боже, гибнут годы! Что ж, долго ли придется мне В моей незамкнутой тюрьме, Над этим бесполезным морем, Томиться тяжкой жизни горем? Молчит иссохшая трава И гнется, словно и жива; Не хочет правды говорить. А больше некого спросить. Между 1911 и 1916

«Готово! Парус распустили…»

Готово! Парус распустили И двинули не без усилий По синим волнам в Сыр-Дарью С баржой баркас неторопливый. Прощай же, Кос-Арал тоскливый! Всё ж грусть проклятую мою Ты разгонял два года целых. Спасибо! Сам себя хвали, Что люди и тебя нашли И знали, что с тобою сделать. Прощай, товарищ! Ни хвалы И ни упрека не слагаю Твоей пустыне; в новом крае, Быть может, вспомяну, как знаю, О прошлых днях тоски и мглы. Между 1911 и 1916