Белорусские поэты (XIX - начала XX века)
вернуться

Богданович Максим Адамович
Шрифт:

«Когда полосу огневую…»

Когда полосу огневую На западе солнце проводит, Оставивши башню немую, В свой сад королевна выходит. Вот шмель прогудел бархатистый, Вот — мушка, нежней изумруда. Высоты лазорево-чисты… Вдруг птичка спорхнула оттуда. Спорхнула — и звонко запела, Что есть и весна, и мечтанья, И жизнь, и любовь без предела, И первая боль расставанья. Тоскливо глядит королевна,— Проснулись мечты молодые… Король озирается гневно, И хмурит он брови седые. 1915 или 1916

«Молодые года…»

Молодые года, Молодые желанья, Где там горе-беда? Только радость свиданья. Помнишь только красу И черты дорогие: Золотую косу И глаза голубые; Темный сад-виноград И под яблоней встречи, Жгучий, огненный взгляд И горячие речи. Будь вся жизнь молода Вечно светлыми днями! Пролетайте, года, Золотыми огнями! 1915 или 1916

«Выхожу во двор пустой и сонный…»

Выхожу во двор пустой и сонный. Грустно в нем, но радостно мне всё ж. Как не счесть нам звезд в ночи бездонной, В сердце светлых мыслей не сочтешь. Много знал я горечи с тоскою, Что щемила, мучила и жгла… Всё прошло, всё утекло водою, — Молодость осталась, не прошла! 1915 или 1916

«Стужа, мрак… И опять я хвораю…»

Стужа, мрак… И опять я хвораю, В сердце мыслей докучных угар. Заварить бы горячего чаю, Разогреть бы скорей самовар! Запоет он и тонко и тихо, Засияет внизу огоньком, И развеется темное лихо Над согретым моим уголком. 1915 или 1916

«Вижу, пора позавидовать бедному Марку…»

Вижу, пора позавидовать бедному Марку. Юность плывет, и мечты без следа улетели. Эх, да и кто ж надоумил суровую Парку Нитку мне прясть из такой незавидной кудели? Тихо гуденье и пенье ее веретенца, Тянется, тянется длинная серая нитка, Тянутся серые дни без просвета, без солнца. Нет, не дождаться мне счастья, добра и прибытка! Хоть бы не серую — черную ты выпрядала, Пусть поднесла бы мне горя — да полную чарку; Только и горя такого изведал я мало. Вижу, пора позавидовать бедному Марку. 1915 или 1916

«Непогожий вечер. Хватит, друже, грусти!..»

Непогожий вечер. Хватит, друже, грусти! Чтоб печаль развеять, тихо запеваю: «Ой, летели гуси да с-под Белой Руси, Всколыхнули воду тихого Дуная!» Есть любовь, измена, боль разлуки лютой; Много испытаний суждено судьбою… Я пою всё громче про любовь — про чью-то… Да печали в песне больше уж не скрою. 1915 или 1916

«Мы с тобою вдвоем при огне в тишине…»

Мы с тобою вдвоем при огне в тишине, Свой рисунок на крашенке пишешь ты мне. Как печальны твои молодые года! Сколько раз тебя в жизни томила беда! Что она натворила, лихая, с тобой, Над душой насмеялась твоей молодой! Ты рисуешь — взгляни, как безрадостен цвет, Ни штриха, ни узора здесь яркого нет. Не старуха ль водила рукою твоей? Ты года молодые свои пожалей. Жизнь твоя пролетит, пробежит — не догнать,— Не забудь же ты красок веселых достать. 1915 или 1916

ПОГОНЯ

Только в сердце тревожном почую За отчизну любимую страх — Вспомню Острую Браму святую, Грозных всадников на скакунах. В белой пене проносятся кони, Мчатся, тяжко храпя, во всю прыть… Стародавней Литовской Погони Никому не сдержать, не разбить. В неоглядную даль вы летите, А за вами, пред вами — года. И за кем вы в погоню спешите? Где ваш путь и ведет он куда? Иль они, Беларусь, понеслися За сынами родимой земли, Что отвергли тебя, отреклися, Отреклися и в плен увели? Бейте в сердце их, бейте мечами, Чтоб вовек им чужими не стать! Пусть узнают, как сердце ночами Изнывает за родину-мать… Мать-отчизна! В лихую годину Не уймется щемящая боль… Ты прости, ты прими к себе сына! За тебя умереть мне позволь!.. В даль летят и летят эти кони, Звонкой сбруей гремя, во всю прыть… Стародавней Литовской Погони Никому не сдержать, не разбить… 1916

СТРАТИМ-ЛЕБЕДЬ

То не ангел в трубу вострубил — Бог из тучи Ною говорил: «Чаша гнева моего до краев полна На грехи людей, на бесчинства их. Вот наступит година суровая, Хлынут с неба ливни безмерные И омоют от смрадной нечисти Землю всю они, белый вольный свет». Начинал тут Ной строить свой ковчег Из того дерева ливанского. Ширина того ковчега — сто локтей, А длина — поболе тысячи. Собрал туда Ной и птицу и зверей, Чтобы не исчез их род с земли, Да не плыл к нему с моря синего Стратим-лебедь — птица гордая. У него обычаи — орлиные, У него утехи — соколиные, Перья-перышки белеются Да на зорьке пламенеются. У него в крыле перьев триста три: Он взмахнет крылом — будто бор шумит, Он взмахнет другим — что метель гудит. Как польют дожди — потекла вода, Половодья сильней разлилась она, Затопила все луга-поля, Все луга-поля, все леса-боры; Вот уж выше гор подымается, Птицы в небе стаей кружатся, Стонут жалобно, от тоски кричат, Смотрят-ищут, где приют найти. А по всей земле только волны бьют, Только волны бьют белой пеною, И по тем волнам смелый плавает Стратим-лебедь — птица гордая. Как взмахнет крылом — будто бор шумит, Как взмахнет другим — что метель гудит. И насели тут на лебедя Птицы малые целой стаею. Он из силы выбивается, Только б птицы успокоились. День он плавает, другой-третий день, На четвертый стал просить-молить: «Вы взлетите хоть на времечко, Выбиваюсь я из последних сил; Дайте грудью мне, эй, вольней вздохнуть, Дайте крыльями, эй, сильней взмахнуть!» Не послушались птицы лебедя, Потемнело у него в глазах, Крылья сильные подломилися, Голова под воду опустилася,— И пошел на дно моря синего Стратим-лебедь — птица гордая. Ото всех теперь потомки есть, Только нет одних — Стратимовых. 1916