Белорусские поэты (XIX - начала XX века)
вернуться

Богданович Максим Адамович
Шрифт:
* * *
На Микиту в переулке все собаки лают, Он проходит — и подковки искры высекают… 1915 (?)

СКАНДИНАВСКАЯ

Была Ингеборг, как сосенка, стройна,— Так ветер суровый поет,— И горькую долю узнала она. Нам жалко, нам жалко ее. Не слушала мать, не слыхала отца,— Так ветер суровый поет,— Любила Оскара, морского бойца. Нам жалко, нам жалко ее. Оскар уезжает в чужую страну,— Так ветер суровый поет,— Надолго невесту оставил одну. Нам жалко, нам жалко ее. Дней много промчалось и много ночей,— Так ветер суровый поет,— Слез много лилось из девичьих очей. Нам жалко, нам жалко ее. И вести к Оскару летят чередой,— Так ветер суровый поет,— Твоя Ингеборг спит в могиле сырой. Нам жалко, нам жалко ее. И тяжко Оскару становится жить,— Так ветер суровый поет,— Он бросился в бой, чтоб девчину забыть. Нам жалко, нам жалко ее. И вот повстречал он смертельный удар, — Так ветер суровый поет,— Погиб из-за милой отважный Оскар. Нам жалко, нам жалко ее. Горюет о нем Ингеборг без конца,— Так ветер суровый поет,— Не видно Оскара, морского бойца. Нам жалко, нам жалко ее. Над морем нависла скала, как стена,— Так ветер суровый поет,— Там ждет Ингеборг всё одна да одна. Нам жалко, нам жалко ее. И вот она видит: в далеких краях,— Так ветер суровый поет, — Весь черный Оскаров корабль на волнах. Нам жалко, нам жалко ее. И с воплями кинулась в море она,— Так ветер суровый поет,— И не поднялась больше с темного дна. Нам жалко, нам жалко ее. 1915

ИСПАНСКИЕ

Ясноокая Анита Развернула веер черный И лицо закрыла строго В кружевных его узорах. У отцов-базилиан я Как-то ночь провел бессонный, Всё учился звездочетству. Вот оно затменье солнца! 1915 (?)
* * *
Донна Клара лик закрыла Черным веером сурово, И сказал один гидальго: «Трудно в час затменья солнца». 1915 (?)
* * *
«Ясноликая сеньора, Предостойнейшая донна, Донна Клара, донна Клара, Погубили вы меня! Ах, без вас и день — как полночь, С вами полночь — словно день. Донна, донна! Знать, вы взяли От моих следов земли, Нашептали наговоры Из волшебных черных книг». — «Досточтимый кабальеро, Дон Фернандо, дон Фернандо, Я всегда, всегда была Настоящей христианкой, Не умею ворожить. У меня другие чары: Косы чуть не до колен, И глаза горят, как звезды, И лицо — белей снегов». 1915 (?)

ЯПОНСКИЕ

Ах, как распелась Синеглазая пташка В муках любовных. Стихни, пташечка, стихни, Чтоб не томилася я.
* * *
Милая, вспомни: Веяло теплой весной, И вишни цвели. Как-то ветку качнул я, — Белый цвет осыпал нас.
* * *
Дивно-нежные, Ярко-красные, желтые, Синеватые Листочки осенние Кроют шелком пути.
* * *
Всё уходит, И следу нет в помине, Как серый пепел От костра погасшего, Развеянный ветрами. 1915 (?)

ПЕРСИДСКИЕ

Я всё забыл на свете и знаю лишь одно: Зюлейка молодая — что старое вино. И я упился ею, — теперь вином упьюся… Посмотрим, что сильнее: Зюлейка иль оно?
* * *
Прозрачным покрывалом закрыла лик она. Она — как полный месяц, как в облаках луна. Проглянь, мой месяц милый, взгляни мне ясно в очи, Чтобы печаль на сердце не так была сильна. 1915 (?)

«Аня, Анечка…»

Аня, Анечка, Моя елочка зеленая! То ли вихри тебя подломили, То ли громы сразили? Ты лежишь — не шелохнешься,— Глазки ясные закрылися, Губы бледные сомкнулися. Только что ж мы, люди милые, Загрустили все? Боль не мучает грудь, И тебе довелося заснуть. 1915 (?)

«Ленту сине-голубую…»

Ленту сине-голубую Я в тебя вплету, коса! У того, кого люблю я, — Голубые пояса. Может, милый догадается, Почему она вплетается, И со мною не расстанется. 1915 (?)

«А в местечке Терестечке толков не счесть…»

А в местечке Терестечке толков не счесть, Толков не счесть — все слушают весть: Что сыскали нынче Янко-стрельца Средь зеленого ельничка, Да у камня у белого, Во мху темном, меж брусникою. Вся головушка разбитая, Алой кровушкой омытая. Гей, над ним лишь сосна шумит, Смутно шепчет, приговаривает: «Не гонялся бы ты, Яне, за куницами, Пуще этого — за теми молодицами!» 1915 (?)

«Поздно; надо домой собираться…»

Поздно; надо домой собираться, Злым часам полюбилось спешить… Ах, когда б ты могла догадаться, Как не хочется мне уходить! Там, за дверью, — ни ветра, ни бури, Там одно — одиночество, грусть; И, как прежде, печальный, понурый, Я к углу своему потащусь. Мысли нудные вновь закружатся, Сердце станет по-прежнему ныть… Ах, когда б ты могла догадаться, Как не хочется мне уходить! 1915 (?)