— Не тронь тётку, Юрий. От добра ль княгиня в монастырь удалилась?

— Иванова правда, — согласился князь, — у княгини Анастасии своя жизнь. — И уже Стодолу: — Проследи, чтоб Олекса не замешкался.

Дарья вытащила из печи тлевшую головешку, вздула огня и зажгла фитилёк плошки. Потом принялась собирать Олексу.

Из плотно укутанного холстиной берестяного короба извлекла хлебец, отрезала кусок сала, несколько луковиц, всё уложила в кожаную суму.

Со двора явился Олекса, заметил:

— Ты еды-то помене, чать, тверичи не дадут помереть от голода.

— Аль до Твери есть не намерен? Угораздило же меня за гридня замуж пойти, сколь раз зареклась. И чем ты мне приглянулся?

— А я гуслями тя взял.

— Только и того.

— Поди, помнишь, я в Твери у князя пел. Ворочусь, сниму гусли со стены, потешу тебя, Дарыошка. Ну, мне пора.

Заглянул в зыбку:

— Марья на тебя, Дарьюшка, похожая. Красавица.

— Уж и скажешь! — сладко рассыпалась в смехе Дарья.

— Какая есть.

И, поцеловав жену, Олекса ушёл.

Снежным бездорожьем гнал Олекса коней, пересаживаясь с одного на другого. А в Твери и передохнуть не дали, в обратный путь выпроводили.

Вёз Олекса грамоту князю Даниилу Александровичу от Михаила Ярославича, и писал тот: если и явятся ордынцы, то ждать их надо потеплу, когда оживёт степь и установятся дороги...

Всем известно, не любят ордынцы зимнюю степь. Покоится она под снегом, и от бескормицы падеж конский... Морозы и метели людей тоже не жалеют, особенно старых и хворых.

Уныло зимой в степи. Голодные волки к становищам близко подходят, воют тоскливо, скот режут и мало боятся человека. А весной, когда поднимется трава, татарин седлал отъевшегося на обильном пастбище коня, отправлялся за добычей...

Скачет Олекса, и мысли скачут. О чём только не передумал он, а чаще всего Дарью вспоминал. Прикроет глаза, и вот она с Марьей на руках.

Увидел бы его дед Фома, то-то обрадовался бы! Как беспокоился он, что умрёт, а парнишка бездомным останется... Пошевелил Олекса губами, высчитал, оказалось, тому лет десять минуло. Как быстро летит время! А казалось, давно ли с дедом по миру хаживали?..

Уже под самой Москвой погода начала портиться, загудел ветер, повалил снег, да такой, что гридин сбился с дороги. На счастье, кони на избу наехали. Одна изба и та в землю вросла, снегом засыпана и топится по-чёрному.

Олекса коней под навесом привязал, торбы с зерном на морды коней надел, в избу вошёл. Под осевшей притолокой едва ли не вдвое согнулся.

В избе лучина горела, старик, совсем белый, у огня сидит, гридню рад. Принялся выспрашивать, откуда и куда едет. Сказал Олекса, а старик опять с тем же вопросом. Понял гридин - глухой дед.

Долго не мог заснуть Олекса, старик поведал ему, что была у него жена, да татары в неволю угнали, дети померли, и живёт он теперь один, смерти ждёт.

А ещё вспоминал дед, как с великим князем Владимирским Андреем, прославленным братом Невского, ходил на ордынцев и много их тогда побили...

«Видать, не мене восьмидесяти лет деду, — подумал Олекса, — а его ещё ноги носят, и пищу сам себе добывает, силки ставит, и даже коза у него молочная есть...»

К утру снег перестал и солнце заиграло. Оставив деду всё, что в суме имелось, Олекса отправился в путь.

Минуло восемь лет, как Андрей Александрович сел великим князем Владимирским. В Городце княжил, Дмитрию завидовал. А чему? Удельные князья как брату не повиновались, так и его не слишком почитают, да ещё в раздорах винят. Эвон епископ Сарский Исмаил не о том ли речь вёл?

Но что может князь Андрей поделать? Уж он и татар приводил, страхом намерился взять... Ордынцы побывали и ушли с добычей, а он, великий князь Владимирский, с князьями удельными остался, и те ему, как и прежде, не повинуются...

О том думал князь Андрей, ворочаясь из Сарая, благо живым да с ярлыком на великое княжение из Орды выпустили.

Злобился на брата Даниила, в дружбе заверял, а как Переяславль ухватил, по-иному заговорил. Ко всему, Михайлу Тверского на сопротивление подбил. Теперь, когда Тохта отказал ему в воинах, совсем потеряет он власть над удельными князьями.

Был бы жив Ногай, ему поклониться, попросить воинов, но Ногая нет, а остатки его орды откочевали за Кубань.

На ночь гридни ставили великому князю шатёр, себе походные юрты, и княжеский стан напоминал малый татарский улус. Горели костры, в казанах варили еду, и по заснеженной степи стлался дым, такой же горький, как и мысли у великого князя Андрея.