— Ить верно приметил.

— В такую бы ночь да не на чужбине, а дома, с девкой на опушке миловаться.

Завздыхали. Кто-то закашлял надрывно, болезненно.

— Чего возалкал, забудь о том.

Вскорости караульные принялись загонять мастеровых в поруб, а Саватий, пока кашицу хлебал, по сторонам поглядывал, примерялся, коли бежать удастся, в какую сторону ему податься...

Редким гостем Олекса дома, всё больше в дружине. То с поручением ушлют, то в карауле стоит либо в дозор ускачет. Да и мало ли ещё какие заботы у княжьего воина.

Дарья попрекала:

— Что за муж, коли не токмо тело, образ забыла. Прежде хоть на ночёвку появлялся, а ноне и спит чаще в дороге...

Марьюшка росла, уже первые шаги пробовала делать, Олекса посмеивался:

— Наша Марья скоро заневестится.

Но ещё много воды унесёт Москва-река и немало лет тому минет...

А в то самое время, когда в домике Дарьи и Олексы качалась в зыбке Марьюшка, в степной юрте мурзы Четы рос внук, и тоже Чета. Седьмую зиму встречал он. От лютых морозов с ветром укрывался тёплыми овчинами, а весной с утра и до первых звёзд проводил с табунщиками.

С высоты седла любовался Чета степью, пил её чистый, настоянный на первых травах воздух и оттого рос здоровым и не знающим страха. Он мог с камчой в руке преследовать волчью стаю или нестись наперерез испуганному косяку.

Знал Чета — минет день, следующий будет подобен первому. И так до той поры, пока не станет он воином...

Всё представлял себе маленький Чета: и как, занеся саблю, скачет на врага, и как горят покорённые города и молят о пощаде люди. Одного не ведал, что настанет час, когда судьба сведёт его с урусской девицей Марьей...

И сказал князю Андрею боярин Ерёма:

— Смирись, княже, не то ныне время, чтоб противу себя князей восстанавливать.

— К чему взываешь? — удивился великий князь. — Неужели слышу голос любимого боярина, советника?

— Затаись, княже, до поры, и твоё время придёт. Даст Тохта воинов, и ты с ними подомнёшь удельников.

— Ныне не дал, отчего же вдругорядь пошлёт?

— Как не даст, егда Даниил силу набирает. Хан такому князю завсегда на горло наступит. Только ты, княже, намекни, Москва-де ноне Коломну подмяла, Переяславль на себя приняла, а теперь князь Московский вокруг Можайска петли вьёт. Ужли откажется Тохта осадить Даниилкину прыть?

Разговор этот князь и боярин вели сразу, как Ерёма воротился из Новгорода.

Услышав приговор веча, князь взбеленился:

— У Новгорода память короткая, запамятовали, как я прошлым летом землицу карельскую им отвоевал? Ужо погодим, когда почнут их свей сызнова щипать, поклонятся мне. А в Орду отправимся зимой, по санному пути, враз после полюдья.

— Ещё и снегом не запахло, а баскаки уже наизготове, прежде времени заявились.

— Хватка у них волчья. Особливо теперь, когда хан сбор дани на откуп отдал.

Ерёма поддакнул:

— За баскаками не поспеешь. Князь со смерда десятину берёт, а баскак — сколь загребёт.

Князь Андрей Александрович по палате прошёлся, у оконца постоял, послушал, как шумит дождь по тесовой крыше. Заметил, сокрушаясь:

— Зарядили, льют месяц целый.

— И похолодало.

— Пора печи топить.

— В лесу развезло, бабы и грибов не набрали.

— Ударят морозы, послать за ягодой.

— С мороза морошка сладка. Пироги знатные. А уж до чего наливка духмяна!

— Ты, боярин, скажи Акулине, в трапезную не пойду, пусть принесёт молока.

Ерёма ушёл, а великий князь снова из угла в угол прошёлся. Вспомнил княгиню Анастасию — и так на душе заболело. Отчего в монастырь подалась? Ужли в княжьих хоромах хуже, нежели в келье?

В палату вплыла сенная девка, поставила на стол ковш с топлёным молоком. У князя Андрея на губах усмешка. Крутобедрая девка, словно налитая. Великий князь за грудь её ущипнул:

— Сочна, сочна... От тя, ровно от печи, пышет, опаляешь.

Девка зарделась, хихикнула.

— Поди в опочивальню, постель изготовь.

Покачивая бёдрами, девка удалилась, а князь, проводив её, и сам вскорости отправился следом.

Как было, человек знает, но ведомо ли ему, что ждёт его? В молодости мыслит — жизнь долгая, всё успеется, ан оглянулся — старость на пороге...

И гадает человек, чем встретит его день грядущий...

Испокон веков человек, в ком вера сильна, убеждён: как Бог пошлёт, так тому и быть...