А Дарья всё дальше и дальше уходила от Владимира. Сначала упросила смерда, и тот довёз её до его деревни. Здесь и заночевала. На другой день тронулась в путь. От деревни к деревне шла, кормилась, что люд подаст. Радовалась, что сбежала от великого князя. Одно и огорчало: не увидит теперь она никогда своего доброго дружинника.

Накануне воскресного дня княгиня Анастасия, любуясь Дарьей, спросила:

— Знаешь, зачем привёз тя князь Андрей во Владимир? — И тут же ответила: — Подарит он тя, Дарья, в жёны старому хану Ногаю. По весне поедет в Орду и тебя с собой заберёт.

Облилась Дарья слезами, а великая княгиня, помолчав, промолвила:

— Тут слезами не поможешь, одно и остаётся — бежать те.

Шла Дарья в сторону Твери к сестре княгини Анастасии, Ксении. Наказывала великая княгиня Дарье:

— Как попадёшь в Тверь, явись к княгине Ксении, у неё и приют найдёшь.

Устала Дарья, и страшно ей, но ещё страшнее мысль оказаться женой татарского хана.

Дорога безлюдная, а как заслышит она конский топот, спешит укрыться в кустарнике: ну-тка за ней вдогон скачут...

Много дней добиралась Дарья, пока не пришла в Тверь. Однако сразу не осмелилась явиться к княгине, думала, ну как она в хоромы попадёт, караульные погонят её, да ещё и на смех поднимут.

Смилостивилась над Дарьей нищая старуха, пустила пожить, а на Крещение собралась нищенка в церковь за подаянием, взяла с собой Дарью.

— Пойдём, девка, — сказала она, — глядишь, подадут на пропитание.

Примостилась Дарья на паперти, и стыдно ей, отродясь не протягивала руку за милостыней. Мимо люд в церковь входил, вскорости княгиня Ксения прошла, Дарью едва не задела. Дарья наперёд подалась, а княгиня уже в дверях храма исчезла.

Обедня Дарье показалась долгой, она вся сжалась от мороза. А когда закончилась служба и княгиня снова поравнялась с Дарьей, осмелилась.

— Княгиня, — едва прошептала, — я из Владимира, и великая княгиня Анастасия наказывала, чтоб к те явилась и всё поведала.

Посмотрела Ксения на Дарью. Совсем ещё девчушка, худая, большеглазая, языком едва ворочает, видать, совсем околела. Сжалилась:

— Иди за мной.

Дарья заспешила вслед за княгиней.

Сам не свой Любомир в свободное время бродил по Владимиру. В неделю исходил город неоднократно: пропала Дарья. У кого только ни расспрашивал, никто не видел её. Наконец тиуна спросил, а тот и ответил:

— Видать, прознала девка, что великий князь намерился её в жёны хану Ногаю отдать, вот и сбежала.

Теперь только понял Любомир, почему князь Андрей сказал, что Дарья не ему суждена. Огорчился гридин, но время своё взяло, постепенно забылась Дарья. А однажды на княжьем подворье Любомир едва не столкнулся с княгиней. Метнула на него Анастасия взгляд, шаг замедлила, может, сказать чего хотела. Однако слова не промолвила. Но с той поры Любомир часто ловил на себе пристальный взор молодой княгини.

Намерившись по весне отправиться в Орду, великий князь решил взять с собой и Анастасию. Та не возразила, пожелав, однако, ехать в облике дружинника.

— Хану и его мурзам и бекам ни к чему знать, что с великим князем его жена, — сказала Анастасия. — Ты, князь Андрей, вели кому-либо из гридней обучить меня в седле скакать и меч в руке держать.

Великий князь согласился. Верно рассудила Анастасия, чать, на коне до самого Сарая добираться. Ответил:

— Аль мало, княгинюшка, гридней, избери сама, и он при те неотлучно будет. Коня, какого подберёшь, твой. Да чтоб недоук не был, ино норов показывать станет.

Первыми о весне возвестили перелётные птицы. Они летели караванами с юга на север к гнездовьям, и ночами слышались в выси их крики и курлыканье.

С весной ожил старый гусляр, отогрелась стылая кровь. Олекса радовался, говорил:

— Живи, дедко!

В сумерки Олекса выбирался из кабака, слушал, как перекликаются птицы. Москва погружалась в темень, и вот уже гасли свечи в оконцах боярских хором, а в избах тухли лучины.

По воскресным дням на торгу у самого Кремля, до спуска к Москве-реке, собирался народ, было шумно. В трактир заходили мужики, приехавшие из деревень, похлебать щей с жару, выпить хмельного мёда или пива. В такие дни старец брал в руки гусли, потешал люд игрой и пением. Голос у него был глухой, дребезжащий, годы сказывались.

Услышал однажды князь Даниил звон струн, заглянул в кабак, удивился:

— Ужли ты, старый Фома? Мыслил, тебя нет. А вот и отрок твой. Возьму-тко я его в свою дружину, чать, не забыл, сам просил меня о том. — И увёл Олексу.