Шрифт:
– Любава!
– тихонько окликнул её Ждан с порога.
– Жданко!
– девушка вскочила со стульчика и покачнулась. Ноги ещё плохо слушались её. Ждан поддержал, посадил на кровать, сам сел рядом и тёплой рукой погладил девичьи косы.
Смотрел на неё с любовью и жалостью, чувствуя, что видит перед собою самое дорогое на свете существо, без которого этот свет был бы не мил ему.
Славута и Самуил переглянулись и прикрыли дверь, давая возможность молодым побыть наедине.
– Я думала, ты меня забыл, - сказала с лёгким укором в голосе девушка.
– А мне было так тяжело, что и не знала, живу ли ещё или умираю. Уже и попа собрались звать, чтоб соборовал…
– Бедненькая моя! Я рвался к тебе, но никак не мог приехать.
– Ждан не хотел рассказывать о своих мытарствах, чтобы не волновать Любаву.
– Душа моя словно чувствовала, что тебе тяжело. И снова стану думать, так как завтра уезжаю с Самуилом в Половецкую землю…
– Опять уезжаешь?..
– голос Любавы дрогнул, тёмные глаза увлажнились.
– Но через месяц или два я возвращусь и уже навсегда буду с тобой. Мы поженимся и поедем ко мне на Сейм, в Вербовку. Построим там хатку и уже никогда не разлучимся.
Любава приникла к нему, склонила головку на грудь юноше. Но глаза оставались грустными.
– Не скоро мы поженимся, Жданко, - сказала печально.
– Почему?
– Разве можно? Ещё и двух месяцев не прошло, как убили дедусю… Должен год пройти - тогда разве… А раньше - никак…
– Я подожду сколько нужно… Но всё равно мы будем вместе… Вот только съезжу с Самуилом…
Они ещё долго шептались, мечтая о своём будущем, о совместной жизни. И казалась она им, как и всем молодым кажется, и нескончаемо долгой, и таинственной, и привлекательной. Ну и, конечно же, хотелось, чтобы она побыстрее стала счастливой… Их уже не волновали пережитые опасности, болезни, приключения, поскольку все их помыслы были в будущем, в том далёком грядущем времени, которое привлекает неизведанностью и самыми радужными надеждами…
Сквозь окно в комнату незаметно прокрались синие сумерки и только тогда Ждан спохватился. Наступает вечер, а ему предстоит собираться в дальнюю дорогу. Он последний раз нежно обнял девушку, попрощался, обещая скоро вернуться, и, удручённый предстоящей разлукой, направился к двери…
Залозный шлях начинался в Киеве и прежде соединял его с Тмутороканью, а после захвата её половцами - с Половецкой землёй. По правому берегу Днепра он пролегал до Заруба, где путники переправлялись вброд на другую сторону и шли, ехали на юго-восток уже по левому, низинному берегу, густо поросшему камышом, ольшаником, но более всего белой ивой, лозою. Потому и прозвали это шлях Залозным, то есть шляхом за лозами.
Через притоки Днепра - Сулу, Псёл и Ворсклу вёл он в Половецкую землю, начинавшуюся на восток от Днепра по речке Орели, или Углу, как называли её наши предки - древние русичи. Путь этот был нелёгким, опасным. Нередко по нему мчались половецкие орды. А в весеннее время, когда в реках прибывала вода и затапливала броды, приходилось сооружать громоздкие плоты. На это уходило много сил и времени.
Купеческий обоз Самуила счастливо преодолел этот путь и в середине мая стал табором над Орелью. Возы поставили по кругу - для защиты от внезапного нападения.
– Даю два дня отдыха, - сказал Самуил.
– А потом поедем дальше - к Кончаку на Тор… Разжигайте костры, варите кулеш, коней стреножьте и пускайте пастись…
Молодые киевские кметы, которые умели в равной мере и за конями ухаживать, и из лука стрелять, и мечом орудовать, быстро - в предвкушении длительного отдыха - бросились исполнять этот приказ.
После того как поели, они расстелили на берегу под солнцем попоны и свитки, улеглись спать. Один только Ждан остался сторожить: влез на старую вербу, поудобнее устроился между раздвоенных стволов и внимательно осматривал всё вокруг.
Вон там на горизонте, в той стороне, где восходит солнце, виднеется Голубой лес и тянется он до самой речки Самары. Издали он и вправду кажется голубым. С севера, запада и юга раскинулись беспредельные степи, покрытые буйными весенними травами: ковылём, донником и чертополохом. А посреди них - Орель. Блестит на солнце серебристыми плёсами, шумит камышами, плавно катит свои тихие воды к шумному Днепру.
Всюду тихо. Ни души. Однако тревога не оставляет Ждана. Чужая земля! Половецкая! Сколько людей Руси - из Киева, Переяславля, Чернигова, Путивля - поглотила она! Сколько слез здесь выплакано тёмными ночами, сколько крови пролито и нечеловеческих мук принято! Где-то здесь и он маялся, где-то в глубине степи, а может, и совсем не далеко, и до сих пор изнемогают в неволе мать и сестра! А сколько их, безвестных женщин, девчат, мужчин, дедов и детей раскидано по злой воле половцев по безбрежному простору между Дунаем и Днепром, между Днепром и Доном, между Доном и Волгой, а в другую сторону, на юг - до Тмуторокани и до Обезов! И не счесть! Он хорошо помнит, что в каждом половецком роду пленников было столько же, сколько самих половцев, а после разбойнических нападений на Русь - и того больше. И каждый из этих несчастных грезил об освобождении, о возвращении на родную землю. Но очень мало кому посчастливилось.
Затем мысли Ждана метнулись в Киев, в хоромы доброго благодетеля Славуты, где осталась Любава. Как там она? Поправилась ли? Может снова болеет? А если поправилась, то чем сейчас занимается? О чём думает, что поделывает?..
Он задумался и не сразу заметил, как из Голубого леса выехал отряд всадников и направился к табору. А когда заметил, то мигом скатился с дерева и начал будить спящих:
– Вставайте! Вставайте! Эй, Самуил, половцы сюда едут!
Табор сразу ожил, зашевелился. Люди встревоженно зашумели, схватились за оружие.