Шрифт:
– Эллинство, это эллинство, - прошептал Цимисхий.
– А что оно такое?.. То же еретичество.
Калокир всплеснул руками:
– Боже мой, какой язык! Что я слышу… Бормотание схоластов и схимников. Эллинство - значит язычество, значит - еретичество, значит тащи на костёр!.. Куда девал ты своё восхищение перед разумом… Один туман в голове… Даже Христос в своих речах следовал логике. И какую чушь сделали из учения Христа. Будто он жертвовал собой ради человечества. Кому жертвовал? Богу. Но он сам бог. И выходит, что бог жертвовал собой ради самого себя… Какая чушь!
Цимисхий не поднимал головы.
– Или этот догмат о пресуществлении, когда хлеб и вино якобы превращается в кровь и плоть Христову. И причащаясь, мы всю эту плоть едим, а кровь пьём. Ну, может ли быть что-нибудь глупее? А отрицающих эту глупость ты с этим идиотом, новым патриархом сажаешь людей в застенок, ослепляешь и оскопляешь их: они еретики, видите ли, они отрицали нетленность частиц в евхаристии. И везде у вас промысел божий…
Цимисхий поднял голову, взор его излучал ненависть.
– Это - кощунство, поощрение язычества варваров… И без того заметно пустеют церкви… А от безбожия и ереси и происходит всё дурное в мире. Уменьшается число праведников, постников, пребывающих в подвигах столпников и отшельников…
– Полно, Иоанн, противно слушать. Чему доброму научит невежественный монах, побирающийся по улицам с протянутой рукой, околачивающийся около смрадных харчевен?
– Растление народа в твоих речах, патрикий. Призыв к мятежам и неповиновению властям, которые от бога суть.
– Брось, автократор, восторгаться глупостью толпы, сегодня посылающей возгласы восторга новому василевсу, а завтра приветствующей его убийцу. Вера в божественное происхождение самодержцев подтачивается… вера в царей и цариц, глупых, жадных, суеверных, сластолюбивых, предающихся вздорным и ничтожным забавам в кругу своих шлюх.
Иоанн Цимисхий распрямился и закричал:
– Ты - исчадие ада… Вероломный отщепенец, забывший стыд и совесть…
– Совесть у нас с тобой такова, что выдержит любую тяжесть.
– Но ведь есть же, чудовище ты, верность государю, вере, отечеству…
– Ах, государь! Как не стыдно тебе говорить о верности ромеев. Едва они посадят василевса на престол, как уже замышляют низложить его. Недаром другие называют нас матереубийцами, ехиднами, «детьми беззакония».
– У тебя такой тон, точно ты со своим князем уже победили меня. Однако у нас хватит сил, чтобы выгнать эту разнузданную орду из пределов нашего государства…
– Не хватит, - твёрдо прервал его Калокир, и в глазах его Цимисхий прочитал злую насмешку.
– У тебя нет армии в государстве… Своего лучшего военачальника ты отправил из Европы в Азию…
Иоанн Цимисхий нервно задрыгал ногой… Глаза его расширились, губы дрогнули.
– Лжёшь, патрикий. Это тебе не может быть известно…
– Мне это стало известно скорее, чем тебе…
– Значит есть твои соглядатаи здесь, в моих покоях… Ложь! Ложь!
– закричал Иоанн.
– Ты хочешь запугать меня. Но это тебе не удастся…
– Нет удастся… Вот я напомнил о посылке тобою Склира в Азию, и ты теряешься. Сказал о моих соглядатаях в Священных палатах - и ты испугался. Но если я откроюсь тебе, что сын ослеплённого тобою куропалата, Варда Фока, уже провозгласил себя василевсом на Востоке - и ты придёшь в ужас…
И в самом деле Цимисхий согнулся в кресле, точно от боли и даже спрятал от Калокира лицо…
Из-за дверей тихо на цыпочках вышел паракимонен Василий, с окаменелым испугом остановился подле Цимисхия.
– Василевс не здоров, - сказал он Калокиру.
– Дайте ему выздороветь и тогда…
– Тогда будет поздно, - прервал его Калокир.
– Тогда вы соберёте войско и разговаривать будете иначе…
Цимисхий поднял руку, и паракимонен удалился…
– Значит это твой происк, патрикий… Подбить Варду Фоку на восстание… Ударить меня в спину… Какая низость… Какая низость.
– Это не низость. Обмануть врага - это называется дипломатией…
Василевс выпрямился:
– Но вы не все знаете… У меня мощный гарнизон под стенами столицы…
– Полно, государь… Начальство над ним отдано ленивому и пьяному магистру, которому я через подставных лиц доставляю вино и девок и знаю в лицо каждого солдата и ни один из них пальцем не шевельнёт, если мы подойдём впритык к самым стенам Константинополя.
– Какой ты, однако, мерзавец. Но ведь есть же хорошие люди на свете…