– О, беда, сын мой. От языческого поганства этот неукротимый дух в тебе, и непомерная и алчная спесь. Крестись и обретёшь успокоение. Я была такой же. Вот теперь мир и покой у меня в душе. Я узнала бога и радуюсь.

– Веру переменить - не рубашку переодеть. Меняй веру - меняй и совесть…

– Что ж такого? Перемени веру, и всё в тебе переменится. Каждый должен покорить самого себя. Вот я покорила себя. И за гробом бог меня не оставит. На этом свете помучилась, на том свете порадуемся. А ты в ад попадёшь.

– Что такое, матушка?

– Я тебе говорила, в огонь посадят, и будешь в котле гореть и не сгоришь.

– Сколько же дров надо, матушка, чтобы жечь всех почитателей Перуна?

– Не кощунствуй. Веки вечные обречён мучиться. Один бок будет гореть, а другой в это время наращиваться.

Сын расхохотался:

– Ишь какой кровопийца ваш бог, а ещё смиренным притворяется: ударят в щеку, подставь другую. А наш Перун никаким адом не стращает. Он посылает нам дождь, свет и тепло. За это ему и жертвы приносим. И жрецы наши добрее ваших, и капища наши веселее церквей: в дубравах, на вольном воздухе или в тенистом шалаше…

– У твоих идолов и жилье как у скота: шалаши да пещеры. И сами они кровожадны и грубы. А наши и врагов велят любить.

– Мой бог - бог крови и брани, он любит храбрецов. Как я могу любить врага на поле боя, как то повелевает твой бог, который до того дошёл, что позволил сам себя повесить на крест как глупая баба, или это враки?

– Нет, не враки, наш бог сам пострадал за людей… Чтобы людям гоже было на том свете… Греческая вера сделает тебя навек счастливым… потому что эта вера самая верная…

– Патрикий Калокир мне говорил, и я тому верю, что нет худших и лучших вер… Все кланяются своим богам и считают их лучшими. Одни боги поумнее, это для умных. Другие - поглупее, это - для глупых. Надо думать, что я ещё не поднялся до вершин мудрости, так меня твой бог поймёт и простит.

– Патрикий твой - богомерзкий честолюбец. И помянёшь меня, до добра он тебя не доведёт… Тянет в преисподнюю, хитрец, сатана.

– Птице нужен воздух, зверю - дебри, а воину - брань. Так и с богами: всяк своего бога хвалит.

– Не богохульствуй, говорю…

– Повинуюсь, матушка, и молчу.

Она обняла его, поцеловала в широкий лоб и перекрестила, оттолкнула от себя:

– Ну, иди. Повидался бы с жёнами-то, впустую живут, вянет красота, отцветает, всё зря… Повертись-ко с одной всю ночь на подушке. Жёнам всего драгоценнее - любовь.

– Любовь? Любовь доступна и бугаям.

– Бессовестный… Таких жён ты и не найдёшь, как у тебя.

– Отважный воин добывает себе жену, где придётся, острой саблей, - сказал сын.
– Дружина моя и жён себе навезла из-за моря вместе с добычей… Эх, матушка, сердцу не прикажешь. После Малуши все они мне опостылели. Встречал я и красивых, и богато одетых, и умных, и более знатных и более молодых, но не были столь любезны моему сердцу… А вообще, жены - скоро наскучивающая утеха. Мёд сладок. А сколько ты его съешь?

– Блуд это и грех, - осудила Ольга.
– Искушение нечистой силы…

– Полно, матушка… Был я на Востоке, там жены роскошнее наших, а всё-таки мужья премного ими наскучены…

Ольга начинала сердиться и кривить брови. Сын переменил разговор:

– А где Малуша?

– Услала я её и уж навсегда ключницей в свою псковскую вотчину, в Будутино. Подальше от греха, не блудить же с холопкой на глазах у жён. Мальчики растут, негоже. И Владимир подрос, понял, стал на них зубы точить. Я учу его: это братья твои. А он: я вот им покажу, дай только подрасти. Робичич, сказывается кровь. Не вспоминай о Малуше… Эта - тоже горе моё.

В словах матери послышалась угроза. Святослав увидел, что утомил мать и вышел.

Святослав задал своей дружине богатый пир, с дудошниками, со скоморохами. Вино лилось рекой. Пили до помрачения разума. Кто валился под стол, того выносили на двор и обливали холодной водой. Не поднимался - увозили домой. Разговоры шли больше о победах, о храбрости. Среди бесед Претич отозвался похвально про Янку. Глаза Святослава тотчас же засияли радостным светом.

– Отыскать его.

Вскоре привели застенчивого парня.

– Отколь?
– спросил князь.

– Из древлянской земли.

– Твои родичи убили моего батюшку. Слышал?

– Я-то ни при чем.

– Так я же тебя не виню, дурень. А ты не пугайся. Подходи ближе. Чего ты, как баба.

Князь пощупал его руки, потрогал шею, попробовал наклонить, не поддалась.

– Ой, да ты, братец, дюжий.

– Какой уж есть.

– И занозистый. Люблю таких. Поборись с дружинником.

– Это можно. Это нам нипочём.

– Ну-ко…

Вышел дружинник, сгрёб Янку. Но тот напружинился и перекинул дружинника через себя. Удивлённый ропот прошёл по залу.