Новгород славен гипнотизерами, но лишь Передольский ПЕРЕшагнул порог обычного сеанса внушения: разработал свою методику лечения гипнозом.

Другое дело — метод поиска закона: он дает ключи проникновения в тайны мироздания. И эта логика открытия изложена в малиновой тетради. Надо только протянуть руку и ПЕРЕубедить себя — смириться с подлостью. Но способен ли он на такое? Сможет ли обокрасть земляка, который в горсовете отстоял его коллекцию, который поддержал ученого в ту пору, когда местная газета бездушно чернила профессора? Нет, ни при каких обстоятельствах Передольский не отплатит своему покровителю неблагодарностью!

Калугин шагнул к распахнутому окну. Тянуло дымком — соседи коптили рыбу. Он внимательно осмотрел подоконник: газеты и журналы не сдвинуты. Отсюда никто не проник. Кто же взял?

Вдруг догадка обожгла сознание: «Мама!» Она против его умствований. Утром упрекала: «Сынок, ради здоровья — отдохни хоть раз в жизни. Не переутомляйся. Даже ночью бредишь категориями. Отложи тетрадь! Забудь книги! Возьми удочки! На то и каникулы. Умоляю тебя! Ну сделай это хотя бы ради меня!»

Сейчас перед сном старушка выгуливает собак. Есть возможность проверить свою догадку. Он прошел в материнскую комнату и, против своего желания, заглянул в резную раму трюмо. Обычно он, старый холостяк, не задерживался перед зеркалом: минута размышления дороже созерцания своей персоны.

Серая блуза слилась с обоями серого цвета, а его круглая бритая голова и узкий темный галстук обрисовались в тусклом стекле учебным пособием на подставке. «Глобус» — вспомнил он свое школьное прозвище, и память восстановила торжественную картину выпускного экзамена.

Над зеленым сукном строгие лица учителей, батюшки, инспектора гимназии. Улыбку сохранил лишь меценат Масловский с лучистой звездой на темно-синем мундире.

Коля поблагодарил благодетеля за стипендию, а сановитый добряк поздравил выпускника с золотой медалью и подарил ему плотную тетрадь в малиновом переплете.

Теперь эту тетрадь, испещренную стремительным почерком, родная мать прокляла и куда-то спрятала, с глаз подальше. В старом комоде ящики, набитые бельем, с трудом выдвигались.

«Лишний раз не станет надрываться», — рассудил Николай Николаевич и перевел взгляд на деревянную кровать с овальной иконкой у изголовья.

Подойдя к постели, сын засунул руку под пирамиду подушек и благоговейно скользнул ладонью по шелковистому переплету. А беспокойный взгляд погас на фарфоровой копилке в виде памятника России. Детская игрушка Коленьки помогла матери скопить солидную сумму. Его же рублики превращаются в книги: иной раз нет денег на букет цветов.

Он почему-то представил актрису Яснопольскую и себя с красными тюльпанами. Нет, не быть тому: губкомовец рядом с мясником Морозовым на ее концерте?!

Завтра проводы Сомса и неизбежный разговор с новым секретарем губкома, ставленником Зиновьева.

«Драться буду», — твердо решил Николай Николаевич и поспешил из материнской комнаты, давно пропахшей лекарственными травами. Мать не признавала врачей.

На дворе хлопнула калитка, словно выстрелили из обреза.

Как всегда, он чуть свет искупался в Волхове, накормил собак, подсадную утку, кур, канареек, а потом уж позавтракал сам. Но дальнейший план действий нарушил телефонный звонок.

Вот уж верно: на ловца и зверь бежит. Только Иван взял на прицел агентшу ленинградского комиссионного магазина, мадам Квашонкину, как она дает о себе знать:

— Николай Николаевич, воскресный сюрприз: выполнила один из ваших заказов. Занесу редкую книгу.

Сюрпризу, разумеется, рад, но визит его не устраивал. Он поблагодарил агентшу за услугу и пояснил, что сейчас идет на проводы товарища и мимоходом зайдет сам.

Квашонкина поставляет своему магазину антиквариат, да и муж ее Василий Алексеевич помогал невским и московским любителям собирать древние иконы, рукописи и кабинетную мебель красного дерева.

Надо полагать, кое-что оседало в доме: возможно, квартира Квашонкиных и есть «третий частный музей», где хранится золотая модель памятника. Вполне правдоподобна версия чекиста: Любовь Гордеевна часто ездит в Питер — почему не подработать у Алхимика? На худой конец, супруги Квашонкины могут знать об авторе золотой модели. По этому адресу он шел впервые.

Супруги проживали на Софийской набережной. Один участок дороги, от Кремля до перевоза, вел между шеренгой цветущих тополей и парком, где над летним рестораном дымился тополиный пух. Там, на Веселой горке, вечерами поет Берегиня, «соловей из тумана». Что за песни? В них приоткроется ее душа. Не послушать ли?

Отгоняя незваную мысль, он заставил себя думать о любимом дереве. Тополь — самый жизнелюбивый и мудрый. На ладони Калугина волнуется белая воздушная недотрога с малюсеньким зернышком. Последнее как бы говорило: «Мой росток сначала подобен былинке, затем кусту, а потом я — дерево. Восхищайтесь разноцветьем флоры, но не забывайте, что любое многообразие сводимо к одному закону, а тайна любого закона в предельно кратком выражении множества. Все великие науки тянутся к малым показателям…»