Грохнись в тот миг высоченный памятник, он не потряс бы латышей, как слова Калугина. Даже Воркун бухнул:

— Кто?!

Выждав паузу, историк достойно произнес:

— Вот Гедемин… Ольгерд… Кейстут… Витовт… Довмонт…

— Все литовцы, — вздохнул Робэне, протягивая крупную крестьянскую ладонь. — А эстонцы, латыши?

В его голосе столько надежды, что экскурсовод не посмел разочаровать рижанина и рассказал о скрытой фигуре памятника:

— Не она ли олицетворяет латыша? Ведь мы же вместе боролись против царизма. Так или не так?

Неважно, что сейчас не обнаружили засекреченную статую, зато латыши обнаружили на постаменте русское дружелюбие. Карл Соме, в прошлом рижский рабочий, признался:

— Меня давно волнует: почему русские доверяют нам, не русским, руководящие посты? Почему так? Откуда это?

— От Великого Октября! — вставил Дима. — Смотри в корень!

— Верно! Но, друзья мои, смотрите и под корень: корень тоже чем-то питается. — Историк снова обратился к памятнику: — Перед нами уникум! Из всех народов мира только русские подняли на свой национальный пьедестал столько нерусских. Не так ли?

Все латыши: Соме, Робэне, Калейс, Кродов, Каулин — национальный вопрос изучали в подполье, тюрьмах, ссылках и схватках с белыми, — они одобрительно смотрели на памятник Дружбе народов. А гид вывел тысячелетний смысл России глазами современника:

— Всякое царствование кончается царствованием народа!

— Правда! Здорово! Спасибо! — дружно благодарили латыши.

Смущенный похвалой, историк двинулся к чекисту:

— Голубчик, продолжать поиск? — спросил он тихо.

Иван злыми глазами стрельнул на дорогу, где в открытой коляске ехал местный комиссионщик Коршунов, обложенный покупками.

— Замахнулся на пивоваренный завод. Откуда капитал?

Чекист никак не мог смириться с частной торговлей, но в данном случае его реплику Калугин воспринял как ответ на свой вопрос и решил сегодня же зайти в коршуновский магазин.

Воркун заметил в руке друга книгу и глазами спросил: «О чем она?» Тот, рассказывая о противоречивом мировоззрении Федорова, вспомнил о недавнем споре в большой коммуне. Там свой устав, совет, свои дежурства и общая столовая, где завтраки, обеды и особенно ужины сопровождались обсуждением новостей и оживленными дебатами. В последнее время умами коммунаров завладел первый «Ленинский сборник». В нем — замечательные письма Ильича к Максиму Горькому. Горячую перепалку вызвала ленинская реплика: «Я считаю, что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии».

Пучежский считал: «Вредная философия вредна всем». Коммунары, разумеется, не зря пригласили к себе Калугина. Они общими усилиями отбили атаку губполитпросветчика. Тот признал, что диалектику подарил нам идеалист Гегель. Но Калугин остался недоволен собой: не сумел назвать художника, черпающего полезное из всякой философии.

А сейчас у него в руке книга религиозного утописта, идеи которого волновали титанов русской литературы: Толстой, как и Федоров, войне противопоставил вселенский мир; Достоевский увлекся космическими фантазиями Федорова.

Насколько нить интуиции сложна, запутана, скрыта, настолько она в конечном счете ясна и продуктивна: связь-то меж большевиками и Федоровым в одном отношении оказалась вполне реальной, Федоровский призыв к сознательному овладению природой средствами науки и техники, к выходу в космос, а главное, дерзновенная мысль управлять эволюцией — все это широкомасштабно и прогрессивно. Вот и ленинский план электрификации России удивил даже фантаста Уэллса!

Тем временем чекист, прощаясь с другом, глазами стрельнул на белое здание губкома:

— Новый секретарь тоже латыш, а не проводил земляка…

«Явно прозревает», — обрадовался Калугин и подбросил ему еще факт для размышления:

— Ты знаешь судьбу Александра Мартынова?

— Секретаря горкома комсомола перевели с повышением.

— А он не спешил, задержался, так новый руководитель Клявс-Клявин выпроводил его отсюда в Питер с милиционером, словно уголовника. А ты говоришь — «с повышением»…

Цветущие тополя Летнего сада сбросили на Кремль миллионный десант белесых «лохмачей». Пух влетал в окна, забивался в пишущие машинки, типографские станки и скатывался в фитили, грозя вспыхнуть бездымным порохом.

Вспомнилась гражданская война. «Видать, битвам не будет конца. И сколь проще сражаться с открытым врагом. Пискун по документам коммунист, а кто он на самом деле? Он свой и не свой. Он с нами и не с нами. Как уличить его многоликого? Пучежский однобок: с ним бороться проще», — думал Калугин, направляясь на Торговую сторону.

Разновысотные фермы железного моста походили на «американские горы». Свежие сосновые доски благоухали: здесь все еще плотничают. Калугин посуровел, глядя на мостовиков. Он, член комитета содействия автопробегу, зашел в горсовет и предупредил начальство: «Телеграфирую Енукидзе, если в срок не закончите покрытие моста».