Пока Ксюша распеленывала конфету, Ольга уже выяснила, что Матрена вдова, до чайной работала уборщицей, что второй год ютится с дочуркой в подвале. Судомойка указала в сторону Венского сада, где на эстраде выступала Берегиня, и обещала вернуть деньги:

— Тут нам, вдовым, помогают. — Оказывается, в Новгороде о сиротах заботятся добрые люди во главе с Калугиным: — Миколаевич у нас и на дому бывал. Ксюше баретки принес…

Они расстались подругами: младшая обязательно зайдет к старшей, а Матрена и Ксюша навестят ее в гостинице.

В концерте вместе с Ольгой выступает талантливый скрипач Додик Гершель. Месяц назад его избил лабазник с Буяновской улицы. Отец Додика расценил это как выпад русского против еврея. Однако сын не усмотрел в этом хулиганстве антисемитизма и не стал возбуждать судебного дела, да и грузчик пригрозил ему: «Пикнешь — прикончу!»

Все заработанное Додик отдавал отцу, а тот отказался оплатить ремонт раздавленной скрипки. Ольга организовала сбор денег: даже баянисты пожертвовали по трешнице.

Благодарный Додик проникся к Берегине доверием и показал ей хулигана. Грузчик в Хмельном саду освежался пивом. Приходил всегда запорошенный мукой: даже ресницы усыпаны.

Сотрудница угро, конечно, признала в нем «защитника» Матрены и окончательно убедилась, что лабазник не рыцарь, а прожженный негодяй, который почему-то никогда не смывал с лица муку.

После концерта в Хмельном саду Ольга вернулась к себе в гостиницу и встревожилась, когда в коридоре увидела притихших Матрену и Ксюшу. Вдова закрыла дверь номера на задвижку:

— Пришел Белый сильно выпивши, — рассказывала она дрожащим голосом. — Принес гостинцы, водку и баранью ножку. «Поджарь», — говорит, а сам глаз не спускает с доченьки. Чую неладное. И только он вышел до ветру (у нас-то нужник за сараем), я схватила Ксюшу и бегом к тебе…

— Молодец! Теперь выслушай внимательно. — Ольга прочитала словесный портрет Чвана, полученный от начальника ГПУ — «Роста высокого. Приметны надбровные дуги. Нос усечен. Толстогуб. Руки и грудь волосатые…»

— Он самый! — опознала Матрена диверсанта под кличкой Чван.

Как же быть? Идти в Десятинный монастырь нельзя: Воркун строго запретил такой вид общения. Начальник дал телефон администратора Софийской гостиницы и пароль: «Оставьте за мной девятый номер». Звонить из своей гостиницы она посчитала неудобным, словно недовольна Соловьевской и переезжает в Софийскую. Воспользовалась телефоном ближайшей аптеки.

А вскоре Берегиня в девятом номере Софийки порадовала Воркуна. Тот поблагодарил за помощь, но не взял ее на рискованную операцию:

— Чван, понятно, вооружен: будет отстреливаться. Бегство Матрены, как пить дать, насторожило его. Он сейчас ищет ее, и ваше место рядом с ней. Прикройте ее. Ведь преступник пятый год ждет расплаты. — Чекист кивнул на окно, смотревшее на Летний сад: — Тут извозчик. Спешите!

Теперь в ее номере две кровати. Однако спит лишь Ксюша. Матрена лежала молча, то и дело тяжко вздыхая. Ольга беспокоилась за исход операции. Неужели сбежит?

Незаметно мысли перенеслись в мир детства. Не забыть ей Больших Теребонь. Особенно последнее лето. Тогда, словно чуя разлуку, мамуля не отходила от нее. Они купались, ходили по грибы, собирали малину, а вечерами на веранде в четыре руки играли на бабушкином рояле, упивались стихами Тютчева и Бунина.

Детский альбом сохранил материнские рисунки: старинный дом с белыми колоннами, вишневый сад, ниспадающий к Луге, и прибрежный курган язычников. В родовом имении Муравьевых мама нашла семейное счастье. А дочь в то лето — сама нежность. Оля свистом подражала пернатым. Мама обычно ворчала: «Девочке неприлично!» А тогда похвалила за песню жаворонка: «У тебя, дочурка, мой слух. Не бросай музыку».

В день отъезда материнские руки грели прадедовские кандалы, воздетые на спинку дубового кресла. Мама долго смотрела на стенную фреску — свой портрет с темными печальными глазами. Прощаясь, она обещала вернуться, а приехал отец, в офицерском мундире, с черной лентой на рукаве. Шла война с немцами. В госпитале сестру милосердия не обошел тиф. А жить бы да жить!

Папу Ольга любила за верность памяти матери: вдовый, он не расставался с ее ликом, закрепленным в крышке портсигара, да и в Париже возле материнского портрета всегда цветы.

Она дремлет. Внизу в ресторане Додик Гершель бисирует есенинское «Письмо», напоминая людям о вечном долге…

Спать… спать… спать! Завтра выступление в детском доме имени Розы Люксембург. Завтра она вольная птица. Завтра новая жизнь. Новая, если Чван пойман. Сон был тревожным…

Утром официантка в кружевном передничке, с большим бантом на голове, принесла артистке три завтрака и, зная, что она охоча до городских новостей, сообщила: