Шрифт:
— Не шуми, голубчик! — Николай Николаевич отобрал предпоследнее письмо Смыслова, прочитал его и заметил: — Смыслов преследовал важную цель — толкнуть Анархиста на верный путь. Остаться на всю жизнь калекой — уже наказание, и страшное наказание. Такому инвалиду и расстрел нипочем! Смыслов верно разгадал его душевное состояние: «К стенке, и точка!» И золото пропадет! Признаюсь, батенька, я так же поступил бы! Теперь у Жгловского зародилась надежда: очистить душу и взяться за кисть. Я верю, он придет с повинной!
— А если не придет? — сощурился Пронин.
— Придет, голубчик! Груня отказалась бежать с ним. А Солеварова и такого пригреет. — Калугин взял письма Смыслова. — Подождем день-другой.
— Хорошо! Даю три дня! — Пронин перевел взгляд на Ивана. — Но если Ерш не явится — Смыслова под трибунал! Кстати, чего он застрял в деревне?
— Составляет опись коллекции, батенька. Мы хотим Воскресенский собор под музей…
— Но ведь коллекцию приобрел Оношко?
— Он дал задаток. А вся коллекция — огромные деньги. Где возьмет их профессор? Нуте?
— Его забота! — отмахнулся Пронин и поднялся из-за стола. Калугин задержал его. Председатель укома показал письмо к Ленину и попросил Пронина подписать его:
— Отправим за тремя подписями: моя, твоя и председателя исполкома…
— Боишься, что церковники растерзают?! — пошутил Пронин и скупо, сжато нацарапал свою фамилию. — Попомните мое слово: изъятие церковных ценностей не обойдется без кровопролития! У меня на это…
Он отозвался на стук в дверь. На пороге кабинета вырос Селезнев с запиской в руке.
— Товарищ начальник, — он протянул листок Ивану Матвеевичу, — Смыслов просит разрешить ему приехать на выборы начальника милиции [14] …
— На твоем месте, — вмешался Пронин, — я заставил бы Смыслова уточнить, есть там знаменитые знахарки или нет.
— Добро! Но это надо осторожно, чтоб не спугнуть Ерша…
— Телячьи нежности! — сказал с досадой Пронин.
И Николай Николаевич почувствовал, что председатель чека сам начнет (если уж не начал) поиск Анархиста. Иногда опыт приносит вред: начинаешь действовать по шаблону. Ерш любому следователю плюнет в лицо. К нему нужен особый подход.
14
В те годы должность начальника милиции была выборной.
Калугин задержался в кабинете председателя чека:
— Голубчик, почему Рысь до сих пор на свободе?
— Думаешь, он гуляет по Руссе?
— Похоже, батенька. — Калугин подошел к стене, где висела карта города. — Поджог фабрики — его след! Он здесь…
— Еще скажешь, в нашем аппарате?
— Во всяком случае, друг мой, он не один. И действует тонко. Случай в лагере, когда одно слово «Рысь» встревожило Ерша, говорит о том, что Анархист знает его. Твоя задача, голубчик, расположить Жгловского к откровенной беседе, именно к беседе, а не к допросу. Явится — пригласи к себе домой на чашку чая…
— Да ты что, товарищ, в своем уме?! Контрика к себе?!
— Вчера был контрик, а завтра — твой помощник. Вспомни, голубчик, Федьку Лунатика…
— Тот уголовник, а этот анархист, участник кулацкого мятежа! Не зря испугался!
— Отлично, батенька! Его показания будут еще значимее. Я уверен, что Феликс, — он показал на стенной портрет Дзержинского, — завербовал бы Ерша…
Видимо, чекист припомнил аналогичный случай из деятельности Дзержинского и дипломатично отмахнулся:
— Ерш смылся! Не жди!
— Нет, друг мой, подождем три дня. И не вздумай ловить его: нос к носу столкнешься — уступи дорогу. Нуте?
— Ладно! Но я не забыл, как вы с Иваном разок перегнули палку: Рогов умер не от руки…
Калугин знал, что Воркун и Селезнев тайно ведут следствие по делу преждевременной смерти уполномоченного губчека, но не стал выдавать своих друзей. Он улыбнулся:
— Батенька, ты закрыл дело, но не закрыл глаза любопытным!
У председателя исполкома Калугин не задержался. И, думая о письме к Ленину, зашагал домой обедать. Неплохо написать еще воззвание: «Мертвое золото на спасение живых» — и поместить в газете.
Мать привыкла к тому, что сын за обеденным столом не расставался с карандашом или книгой. Но сейчас старушка сердито сбросила с белой головы платок и шумно села на стул:
— Коля, так вредно… врачи рекомендуют во время еды думать только о еде…
Николай Николаевич положил карандаш на чистый листок, а сам мысленно составлял воззвание. Маленькая женщина брякнула поварешкой по кастрюле:
— Коля, ты отправил письмо?
— Какое, голубушка?
— Которое писал утром… За этим столом…