– Но мои способности…

– Они могут подождать. Я люблю тебя, Марк, но тебе придется еще на некоторое время забыть о себе. Все, что у тебя есть, тебе дала твоя семья. Ты сказал, что хотел бы отплатить своей стране за то, что украл Жерар. Точно так же ты должен отплатить своей семье за жизнь в свое удовольствие.

– Не могу сказать, что дети Жерара мне симпатичны.

– Меня это нисколько не волнует. Марк, я всегда намеревалась назначить своим наследником тебя. Кому еще могу я оставить все эти картины? Но если ты не сделаешь теперь того, что должен, это будет означать, что ты ничем не лучше своего брата, и тогда я завещаю всю коллекцию какому-нибудь музею.

– Я всегда считал твой образ мыслей более возвышенным.

– Так оно и есть. Другие сейчас гибнут на фронте. Будь благодарен за то, что от тебя требуется такая малость.

– Знаешь, я так и думал, что ты скажешь нечто в этом роде, – вздохнул Марк.

Ле Сур не испытывал сомнений относительно своей судьбы. Его расстреляют. Он написал сыну два письма. Одно для цензоров. Второе переписал в трех экземплярах и дал трем товарищам в полку, которым доверял.

В письме Ле Сур объяснял, во что верит и почему поступил именно так, но не призывал сына следовать его примеру. Он советовал юноше самому решать, какой путь избрать, когда вырастет, а до тех пор думать только о матери и ее благополучии.

Ле Сур никогда не делал секрета из своей принадлежности к социалистической партии, в этом не было необходимости. В армии было множество профсоюзных деятелей, и большинство из них как минимум разделяли социалистические взгляды.

– Мы должны бороться с германской империей, – говорил он товарищам, – но в эту войну нас вверг класс капиталистов. Когда рабочие сметут их, не останется причин воевать.

Поскольку он был старше остальных, его стали называть папашей. Даже сержанты иногда обращались к нему так. Его работа в типографии и любовь к чтению сделали его одним из самых грамотных солдат в полку. Любой, кто не справлялся с письмом домой, мог пойти за помощью к Ле Суру, и тот не только исправлял грамматику, но и подсказывал слова, которые не мог подобрать автор. Иногда он делал даже больше. Когда под Верденом погиб молодой Пьер Гаскон, именно Ле Суру пришлось писать его родителям письмо об отваге и других достоинствах юноши, так как лейтенанта и капитана тоже убили в тот день.

Но он никогда не забывал о своей главной цели и делал все для ее достижения при каждом удобном случае. Собственно, сама война была сплошным удобным случаем. Если это бессмысленное убийство и разрушение порождены нынешним мироустройством, то не доказывает ли это, что пора такое мироустройство менять? Не демонстрирует ли капиталистический мир, что он является безжалостным пожирателем человеческих жизней и что присущие ему противоречия неизбежно приведут к его самоуничтожению? Ле Сур убедил многих в правоте своей точки зрения. Ему казалось, что однажды он заставил сомневаться даже офицера.

– Итак, папаша Ле Сур, – заметил как-то раз его капитан, – вы считаете, что рабочие всего мира смогли бы лучше организовать эту войну?

– Вопрос состоит в том, смогут ли они организовать ее хуже? – так ответил Ле Сур.

Офицер рассмеялся и ничего не сказал, но, похоже, в душе он был согласен с этим.

К 1916 году Ле Сур дослужился до звания капрала. Капитан потом интересовался, не хотел бы он быть сержантом, но он сказал, что нет. Это слишком походило бы на уступку системе.

В армии он регулярно получал из Парижа почту. Частью это были разрешенные газеты, частью – личная, более конфиденциальная переписка. В 1917 году пришла волнующая весть из России. Там взбунтовалась армия. Это была революция.

Социалисты были потрясены. Революция должна была начаться в индустриально развитых странах, где существовал городской пролетариат, но уж никак не в отсталой России. Очевидно, война выступила там в роли катализатора. А если революция возможна в России, то почему не повсюду? Из Парижа к Ле Суру потекла река литературы. Вдоль всего Западного фронта люди вроде него активизировались. Все, кто придерживался левых взглядов, чувствовали близость великих перемен.

И потом, в конце мая, после наступления Нивеля, обернувшегося катастрофой, в войсках стали циркулировать слухи. Командование пока прятало новость от внешнего мира, но не могло предотвратить ее распространение на фронте. И она растекалась, как лесной пожар.

– В войсках мятеж… Целые части уходят с фронта…

Десять, двадцать, тридцать тысяч отмаршировали в тыл и отказались возвращаться на позиции. Бытовые условия были ужасны. Командование – некомпетентно. Смерти – бессмысленны. Вдоль всей линии фронта части, которые стояли в тыловых поселениях, перестали выполнять приказы. В самом начале июня целый полк вышел из повиновения и занял городок Мисси-о-Буа.

Пехотная бригада разграбила колонну с грузами снабжения и двигалась на Париж. Другая часть мятежников захватила автоколонну.

Их полк стоял на позициях, когда до него докатилась волна мятежей. Началось все с небольшого инцидента. Вражеские траншеи в этом месте имели несколько передовых укреплений, и в одном из них засел снайпер. За пару-тройку дней он сумел ранить одного французского солдата и сразить насмерть другого. Было бы неплохо снять того стрелка. Поэтому один из лейтенантов отправился на участок по соседству с тем местом, где находился Ле Сур, и сказал капралу и нескольким рядовым, что ночью поведет их в разведку, чтобы посмотреть, что можно сделать с немецким снайпером.