Роланд понимал. Однако это вовсе не означало, что миссия стала больше ему нравиться.

Они собрались в офицерской палатке. С ними был командир полка, низкорослый раздражительный человек, а также капитан и три лейтенанта.

– У нас для вас десять человек, – сказал полковник. – Хотя я мог бы назвать не менее полусотни тех, кого стоило бы расстрелять.

– Я бы ограничился пятью, – ответил Роланд. – Серьезных беспорядков у вас не было. – Затем он разъяснил, чего пытался достичь Петен этими мерами. – Нам нужен минимум, который обеспечит дисциплину и в то же время поднимет боевой дух.

– Если мы выберем только тех, кто начал мятеж, отказавшись исполнять прямой приказ, то как раз и получится пятеро, – предложил капитан.

– И не забудьте того дьявола Ле Сура, – сказал полковник. – Итого шесть.

Роланд заметил, что капитан и один из лейтенантов отвели глаза при последних словах командира.

– Опишите мне этого Ле Сура, – приказал он.

– Он немолод, – сказал капитан. – Наверняка уже вышел из призывного возраста, когда записался в армию добровольцем. Солдаты зовут его папашей…

– Он коммунистический агитатор, революционер! – яростно перебил полковник. – Ле Сур поднял красный флаг, подбивал идти на Париж и свергать правительство. Он больше остальных заслужил пулю.

– Черные волосы, широко расставленные глаза? – спросил Роланд.

– Да, это он. Вы знаете его?

– Возможно, мы когда-то встречались. Политика как раз по его части. – Роланд подумал. – Вы говорите, солдаты зовут его папашей. Значит ли это, что его любят в полку?

– Да, – подтвердил капитан. – Знаете, он из тех, кто помогает писать письма, поддерживает молодых добрым словом. И еще он хороший солдат, – добавил он, неуверенно глянув на полковника. – Просто он верит в мировую революцию, только и всего.

Полковник презрительно фыркнул.

– Мне нужно знать одно, – сказал Роланд. – Совершил ли он акт открытого неповиновения? Отказался ли он выполнять приказ или идти в бой?

– Вообще-то, нет, – ответил капитан и снова бросил на полковника извиняющийся взгляд. – Он стал пропагандировать революцию только после того, как начался мятеж.

– Да какая разница?! – воскликнул полковник.

– Он повинен в революционной деятельности, но не в участии в мятеже, – вынес решение Роланд.

– Вы с ума сошли?! – вскричал командир части.

– В настоящий момент в правительстве есть люди, которые сами верят в мировую революцию, – спокойно заявил Роланд. – И после войны, господин полковник, если вы захотите пойти на них с оружием, я буду сражаться рядом с вами. Я виконт де Синь, и я роялист. Но инструкции, которые я получил непосредственно от Петена, обязывают меня исключить этого Ле Сура из числа мятежников, по крайней мере из числа тех мятежников, которых мы сейчас пытаемся выявить. – Он поднялся с непреклонным видом. – Сейчас я оставлю вас на короткое время, месье, и по возвращении рассчитываю получить имена людей, которых мы отдадим под трибунал.

Он вышел из палатки. Одиночество не тяготило его. Это был первый раз, когда миссия привела его на передовую. Офицерская палатка стояла на краю небольшой рощи. Роланд пересек ее. Вскоре он увидел бруствер из глины и прутьев. Там никого не было. Неподалеку виднелся наблюдательный пост, выдвинутый вперед относительно основной линии укреплений.

Роланд подошел к брустверу. Странно было думать, что враг находился всего в нескольких сотнях метров и, вероятно, не подозревал о кризисе, разразившемся на другом краю ничейной полосы. Он хмуро смотрел в пространство невидящим взглядом.

Война всегда была кровавым делом, думал он. В этом нет ничего нового. Но эта война все же отличается от предыдущих. Есть ли в ней место человеку вроде него – да любому человеку, если уж на то пошло, – в этом бездушном мире пулеметов, колючей проволоки, бомбовых воронок и траншей?

Раньше говорили о ратной славе. Возможно, это было ложью. Еще говорили о чести. Возможно, это было всего лишь тщеславие. Говорили о скорби. Но теперь не осталось даже ее. Скорбь превзошли числом. Потому что война теперь стала индустриальной, она обратилась в гигантский разрушительный механизм на железных колесах, который вдавливает без разбора и плоть, и кости в бесконечную грязь смертных полей. Во имя какой цели? Роланд едва мог припомнить ее. И когда простые люди говорят, что это он и ему подобные довели страну до такого кошмара, до этой бессмысленной разрухи, приходится признать, что они правы. И тогда получается, что мятеж, за который их скоро расстреляют, был единственным разумным действием за последние четыре года.

А когда все будет закончено, какую историю преподнесут публике и потомкам? Роланд не знал. Какие славные легенды будут выдуманы? Или, наоборот, все скроет завеса молчания? Люди, которых мучили, не желают говорить о своих мучениях. Они прячут прошлое в свинцовый ящик и оставляют его в подвале памяти. Может, так и получится. А может, будет революция.

За его спиной лязгнул затвор винтовки. Затем чей-то голос произнес:

– Если дотронетесь до револьвера, я выстрелю.

– Ле Сур. – Роланд медленно обернулся. – Я слышал, что вы здесь.