У Яно была масса времени, чтобы еще до осени 1931 года изучить характер Мияги и его привычки. В конце концов он знал Мияги еще по ресторану «Сова». Таким образом, это скорее похоже на то, как если бы Яно — или те, кто его инструктировал, — держали Мияги в качестве «сони» или пассивного агента для каких-то неопределенных знаний в будущем — по крайней мере, до второй половины 1932 года, когда Мияги было впервые сказано, что он должен отправиться в Японию. Если Мияги «был освобожден от партийных собраний и другой партийной деятельности, обязательной для члена партии», это можно было объяснить не только как признание его слабого здоровья, но также желанием удостовериться в том, что он не привлек к себе внимания японских консульских властей. Последние были известны своей ненавистью к японским радикалам на Тихоокеанском побережье [61] . Мияги как агент был бы скомпрометирован в Японии о самого начала, попади он в «черный список» японского консульства Лос-Анджелеса, поскольку в случае его поездки в Японию эта информация непременно была бы передана токийским властям.

Однако в любом случае Мияги был правильным выбором. События покажут, что он выполнял свои обязанности в Японии правильно, настойчиво и творчески. Ту кажущуюся неохоту, с которой он поначалу отнесся к предложению вернуться на Дальний Восток, можно было бы истолковать как факт, что он был достаточно счастлив в Калифорнии среди своих друзей в японской общине. Но Берзин уже принялся продвигать своих людей через границы. Вукелич был на месте, в Токио, еще в начале 1933 года, Зорге прибыл туда в сентябре, а вскоре к нему должен был присоединиться и радист «Бернгард». И становится понятным, почему именно в этот момент Яно и Рой оказали сильное давление на Мияги, чтобы заставить его как можно скорее отправиться в Японию. В этом случае они, конечно, следовали указаниям, полученным из Москвы, — через какие именно каналы, мы до сих пор сказать не можем.

Оказавшись в Японии, Мияги, в отличие от Вукелича, не испытывал особой нужды в деньгах. Он снял комнату в доме друга и, похоже, без особых трудностей сбывал свои картины. И действительно, в течение последующих пятишести лет — до самого лета 1939 года — он зарабатывал вполне прилично на продаже своих картин.

С Зорге Мияги познакомился, как он сам писал, где-то в конце 1933 года, в картинной галерее Уено. В наступившем 1934 году, после одной или двух встреч Зорге (которого Мияги знал как «Шмидта» или «Шмита») попросил его не возвращаться в Америку. Он должен остаться в Японии, где был бы более всего полезен в служении тому делу, которому они оба преданы, — предотвращению войны между Японией и Советским Союзом. Мияги не без колебаний согласился.

Зорге по-прежнему не считал нужным торопить события на данном этапе. Он не требовал от Мияги огромного количества информации, и все, что он получал от него в эти первые дни их сотрудничества, были устные пересказы новостей и комментариев, которые уже появились в японских газетах и журналах. Материал такого рода был ценен для Зорге-журналиста, но не приносил видимой пользы Зорге-шпиону.

Согласно требованиям, согласованным заранее в Москве, действующая группа была теперь укомплектована полностью. У Зорге (как и обещал Берзин) был свой радист и два помощника, один из которых был японцем. Однако с точки зрения Зорге Мияги был новичком, он прожил в Америке с шестнадцати лет, а потому мир Токио был ему незнаком. У него, конечно же, не было связей в японском правительстве или среди высоких чинов вооруженных сил. Недоставало также опытности и зрелости — Мияги исполнилось тридцать, когда он встретился с Зорге. Но Мияги мог читать и писать по-японски, и в то время это было его единственным достоинством как помощника, не считая его природной чувствительности, интеллигентности и добродушия.

Невозможно сказать, в какой момент Зорге решил возобновить контакты с Ходзуми Одзаки. Намерение это, вполне возможно, возникло уже тогда, когда миссия его была определена Берзиным, поскольку он, конечно, знал, что его шанхайский помощник работает в газете «Асахи» в городе Осака. Зорге успел достаточно хорошо изучить японские привычки и обычаи, чтобы знать, что в тех обстоятельствах самое лучшее было бы обратиться к Одзаки через третье лицо, предпочтительнее японца. Этим лицом вполне мог быть Мияги. Другого выбора, собственно, и не было.

Весной 1934 года, через пять месяцев после начала их сотрудничества, Зорге отправил Мияги в качестве эмиссара в Осаку, в редакцию газеты «Асахи», чтобы он встретился с Одзаки, и результаты этой поездки в значительной степени определили направление миссии Зорге в Японии.

В приемной газеты «Асахи» в городе Осака Мияги показал визитную карточку с именем «Минами Риучи» и попросил встречи с Одзаки. Он сказал Одзаки, что явился по поручению иностранца, который был очень дружен с Одзаки в Шанхае. Этот человек теперь в Японии и очень хотел бы возобновить знакомство.

Одзаки сразу же насторожился. Этот незнакомый «Минами» вполне мог оказаться полицейским шпиком, узнавшим в Шанхае нечто, дискредитирующее его, Одзаки. Подозрения терзали Одзаки. В продолжение всей этой неспокойной, прохладной беседы он чувствовал, что незнакомец, желавший его увидеть, вполне мог оказаться, «Джонсоном», европейским агентом, с которым они с Агнес Смедли познакомились в Шанхае.

Редакция газеты была явно не самым подходящим местом для подобных разговоров, и потому Одзаки договорился встретиться с «Минами» вечером в китайском ресторане. И здесь первоначальные страхи Одзаки исчезли, а его догадка в отношении личности иностранца подтвердилась. «Я узнал, — вспоминал он позднее, — что «Минами» был Мияги Потоку, член Американской коммунистической партии, которого послали в Японию по приказу Коминтерна, и что одной из его задач было снова свести нас с «Джонсоном».

Через несколько дней Одзаки встретился с Зорге («Джонсоном») в заранее обговоренном месте — в оленьем парке в Наре. Точный ход их беседы нам неизвестен. Но в какой-то момент Зорге попросил Одзаки вновь работать с ним.