Женщина встала, показывая, что разговор окончен.

— Я сейчас уеду, — сказала Шати. — Полежи тут некоторое время, я привезу тебе лекарство. И тогда ты сможешь уйти.

Она села в лодку. Раздался плеск, к берегу подкатили красные волны.

Аллегри, оставшись на острове, почувствовал себя дураком. Почему он поверил этой женщине? Она могла поехать за своими сестрами, а ни за каким не лекарством. И потом, короткий разговор — это далеко не гарантия, что Шати не сумасшедшая.

Художник поплотнее завернулся в свою, с дырками и следами крови, куртку. Его знобило, то ли из-за нервного потрясения, то ли потому, что дело шло к ночи и уже похолодало. В конце концов, под странные звуки, которые издавало болото — что-то вроде причмокивания и довольного урчания, он впал в полузабытье.

— Ты знаешь, мы хотели, чтобы все стало как прежде, — сказала Шати, когда вернулась. — Пей, это не яд.

Зелье, принесенное ей, оказалось удивительно водянистым на вкус, почти невесомым. Аллегри-то ожидал, что оно будет гадостным, но, к счастью, обошлось. Впрочем, из чувства самосохранения он не спрашивал, из чего оно сделано.

Шати посадила его в лодку, а сама взялась за весло. Темнота странным образом располагала к откровенности. Его не очень интересовало, что именно Шати говорит, но сам звук ее речи успокаивал Аллегри.

— Они вернулись. Наши мужья. Маги могли поднять их из могилы, но зачем нам живые мертвецы? Мы хотели обратно их души, а не плоть, — она помолчала. Весло мерно поднималось и опускалось, скрипели уключины. — Мы ничего не нашли в книгах, хотя триста лет назад все еще существовали редкие эоникийские и синдийские библиотеки — сейчас от них почти ничего не осталось. Те из людей, кто хоть как-то мог помочь, к тому времени умерли. Боги — молодые — наверняка что-то знали, но они молчали, а к старым опасно было обращаться еще за тысячи лет до нашего рождения. Но мы молились, сами не зная чему, но молились истово и горячо…

На этом моменте Аллегри стал прислушиваться к речи женщины. Он вспомнил, как говорила с ним Окарина — вроде и искренне, но что-то внутри него говорило о полуправде в ее словах.

Сейчас было по-другому.

— И тогда, — продолжила Шати, — нам приснился сон. Одновременно. Мы все — я, Шатья, Шанти, Шакти, Шарти и Шаати — увидели одну и ту же пещеру далеко на севере континента, где, как нам сказал голос, могло исполниться наше желание. Для этого надо было найти табличку с символами, без которого силы, дремлющие в пещере, не могли пробудиться, если только мы не приходили туда с определенным настроем. Что это за настрой, нам не сказали.

— Мы нашли ее в болотах Мин-Мин, там, где начинаются осеморские горы. Затем то, что жило в пещере, приказало нам идти в храм Музыки…

Вот оно, отметил художник про себя.

— …потому что дудочка, хранящаяся там, могла исполнять желания. Мы вернули любимых, однако стоило нам выйти из храма, как они потребовали наши души, чтобы жить в мире дальше. Мои сестры согласились, — она тяжело вздохнула.

— И сошли с ума?

— Да, что-то вроде. И, кроме того, мы почему-то не умираем, хотя давно пора. Семь попыток, — Шати показала шрамы на шее и руках.

Они помолчали. Аллегри чувствовал, что надо задать еще какой-то вопрос — в воздухе висело ожидание.

— А где ваши мужья?

— Я их убила. Сестры не знают. Да и незачем им.

Как просто она об этом говорила. Художник посмотрел ей в глаза, и понял, что Шати, несмотря на все ее заверения, давно не человек. Слишком долгий срок жизни и убийства изменили ее.

Против воли в его душе шевельнулся страх. Что это за существо, которое исполнило желания сестер, но при этом сломало их судьбу? Какой-нибудь старый бог? Или… Хаос?

Он содрогнулся. Говорят, у него, у Хаоса, есть имя, и хорошо, что оно забыто.

"Флейта. Думай о флейте", — сказал он себе.

Тревога ушла.

Люди на гостином дворе шушукались, когда Аллегри явился, чтобы снять номер на ночь.

"…ходил в Пелт, и вернулся".

"Ишь ты, живой!"

"А может, и не совсем?"

Он не слишком прислушивался к шепоткам. Пристроив Ночку — второго мула, как выяснилось, сестры нашли прежде, чем Шати подоспела на место — он поднялся наверх и завалился спать.

Ему снился сияющий храм Музыки, пещера, где сладкий голос обещал ему исполнение мечты… и флейта.

"Я иду", беззвучно шептал он, прежде чем сон полностью поглотил его.

В Лесотопье Нгомея было тепло. Я заметил это, только когда мы уже значительно углубились в страну и наконец-то перестали бежать.

Это были дремучие места. Сначала мы шли в хвойном лесу, натыкаясь на небольшие, подернутые зеленью озерца. Постепенно озер становилось больше. Они превращались в болота; деревья заменялись неизвестными мне видами. Мои импровизированные сапоги — уже вторые — развалились, как только земля под ногами превратилась в грязь, и я продолжал путешествие босиком, утешая себя мыслью, что это полезно для здоровья. Главное, не напороться на какой-нибудь шипастый цветок. Они здорово маскировались, и словно только того и ждали, чтобы впиться мне в подошву.