Я спросила у Дмитрия, что это. Он ответил: псалом. А я думала молитва.

– А это и есть молитва, просьба о заступничестве, – сказал Дмитрий и улыбнулся ласково, как улыбаются детям. И мне стало так хорошо на душе.

Дмитрий любит смотреть телепередачи про животных и читать «Науку и жизнь» за семьдесят шестой – семьдесят девятый годы. Почему именно эти? Потому что это годы проживания в нашей семье Эрика Косого (фамилия настоящая, не прозвище), который выписывал журнал. Вот все, что от него осталось. Когда мы с Дмитрием доставали с антресолей дедушкины негативы, сняли и пропыленные связки журналов. А еще Дмитрий внимательно рассматривал два тома «Истории русского искусства». Из живописи ему понравился Брюллов, Александр Иванов и передвижники. А больше всего поразила «Тройка» Перова, смотрел и смотрел на нее и, думаю, забыл про всяких летающих влюбленных и вместе с ними весь русский авангард. Этим авангардом, а также собственной родословной и старыми бумагами я уже затравила его. Он одаривает меня своей замечательной улыбкой и говорит, что, конечно, Перов ему ближе, чем Филонов, но к авангарду он уже привык, а семейный архив для него не чужой, ведь это прошлое Музы, и вообще он рад мне помочь. Я для него так много сделала…

Мы снова зарылись в бумагах. Я нахожу то, что сначала приняла за книжечку, переплетенную в холстинку, а это альбом, и в нем рисунки, причем очень давние, наверное, годов двадцатых. Наброски пейзажей, моментальные этюды, портретные зарисовки, большинство которых изображает дедушку, в чем нет сомнения, уж очень у него характерная внешность. А еще какие-то композиции размером с крышечку спичечного коробка. Какие-то кубики-ромбики, рисунки скрипки во всех проекциях и всякое другое. Отнесла альбомчик Дмитрию и пошла к себе разбираться дальше. Вдруг он появляется на пороге весьма взволнованный и сует мне под нос раскрытый альбомчик с какой-то городской зарисовкой.

– Вот та злосчастная подворотня!

– Не может быть! Вы уверены? – спрашиваю, а сама вспоминаю пропавший рисунок Музы. Только этот рисунок исполнен легкой, воздушной линией, общо, без всяких подробностей, а у Музы было достаточно деталей, кот за окном рядом с подворотней, еще что-то.

– Конечно, уверен. Мне этот флигель вовек не забыть.

– Зачем вы вообще входили в эту подворотню? Вы хотели проверить ее действие?

– Я же вам говорил: искал Музу. Было ощущение, что меня ведет судьба, а когда понял, что попал через проходной двор в другое время, стал искать Плуталову улицу.

– Где же этот флигель?…

Мы стали рассматривать карту города, но Дмитрий ничего не мог узнать.

Позвонила тетя Лёля, чтобы отчитаться о походе в больницу.

Муза спросила ее: заметила ли она, что в городе на улицах перестали встречаться лилипуты, цыгане, слепые и моряки? Поначалу тетя Лёля решила, будто она бредит, а потом удивилась:

– И в самом деле, она права. Моряков в форме редко увидишь, а раньше их много ходило, честь друг другу отдавали. Цыган, наверное, выслали. Слепым по нашим улицам ходить невозможно, тут и зрячим нужно смотреть в оба, чтобы не задавили. А куда делись лилипуты, ей-богу, не знаю.

А еще Муза спросила, помнит ли она запах ранней весны? Тетя Лёля про гиацинты, корюшку, а Муза ей: нет, это запах масляной краски, потому что в скверах красили скамейки! А запах поздней осени? Это запах нафталина, потому что все вынимали и надевали занафталиненные на зиму вещи. А помнит ли тетя Лёля запах мандаринов и елки? А запах свежеотточенного карандаша? Нынешние так не пахнут.

Тете Лёле показалось, что Муза очень даже в своем уме. Правда, перед ее уходом она заявила, что по ночам кто-то через розетку газ пускает и она не может заснуть, задыхается, но сестричка божилась, что спит Муза богатырским сном.

Рисунок странного флигеля так нас взбудоражил, что мы болтались из комнаты в кухню, курили, и ничем себя занять не могли, а поэтому я предложила пойти гулять. Пусть поздно, но какое это имеет значение, если на улице тепло и светло. Уже не помню, когда гуляла белыми ночами.

Быстрым шагом мы шли без всякой цели, шумные и возбужденные, говорили и смеялись. Раньше мы с ним не смеялись. И говорили иначе. Рассказы Дмитрия на ночной кухне и моя позорная исповедь не в счет, это были пусть искренние, но монологи. Остальные разговоры меж нами – сухие, вежливые, с моей стороны – много информации по бытовым, историческим, семейным и прочим вопросам, причем я заметила за собой противный учительский тон. О чем говорили теперь? Обо всем подряд, о том, что видели. Он сказал, что город чистый и красивый, его поразили цветы на улицах – в вазонах и на клумбах. А женщины? Как он относится к женщинам с голыми бюстами и ягодицами, вылезающими из-под шорт? Он засмеялся. Ни у кого не слышала такого обаятельного смущенного смеха! Сказал, что женщины очень красивые, поначалу он был шокирован, и не глубокими декольте, а голыми ногами, но теперь привык. Спросил, нет ли ошибки в написании слова «Пирогоф»? Он уже видел вывеску «Пряникоff», а также «Кофейня Чайникофф». Как это объяснить? А еще он хотел узнать, что значит «Вкусное кино»? Я ответила, что «вкусным» у нас кстати и некстати называют все хорошее. «Счастливые часы» на часовой мастерской Дмитрий одобрил. Но что означает «Умные диваны» на мебельном магазине, я ответить не смогла.

Таким оживленным я Дмитрия не видела. Он был совсем как современный мужчина, и все-таки другой. Не случайно эту странную, совершенно необычную прелесть тут же почуяла Канунникова и сделала стойку. Конечно, в такого можно влюбиться.

А еще Дмитрий сказал, что ему кажется, будто все хорошо закончится. Все. Хорошо. Закончится. Что – «все?» Как – «хорошо?» Когда «закончится?»

– Давайте поедем, посмотрим на подворотню. Почему вы не стали ее искать, когда ходили в Коломну?

– Решил, сначала найти Музу, а уж потом подворотню. А еще я подумал, что искать ее небезопасно.

– А мы не будем туда входить, если найдем. Только посмотрим, что это за переулок.

– Муза говорила про Бермудский треугольник в Атлантическом океане, где корабли и самолеты. Она считала, что и здесь, рядом с Сенной, своеобразный Бермудский треугольник. А уж если однажды попал в такую историю, не исключена вероятность попасть снова.

– Со мной не попадете.

Я остановила машину и затолкала туда Дмитрия чуть не насильно. Мы вмиг долетели до Сенной и пошли к каналу. Город был полон туристами, гуляющими и влюбленными. Кто-то на балконе пил пиво, а на набережной – шампанское, щелкали фотоаппараты, по каналу проплывали прогулочные катера, с некоторых доносилась музыка. Солнце все еще не зашло. Как давно я не гуляла без дела! Как давно!