Я пишу слова по памяти и снова переворачиваю листок, дав Чарли присмотреться к почерку.

Он другой. Мои буквы острые и узкие. На листке широкие и неаккуратные. Она берет ручку и переписывает слова.

Прямое попадание! Мы оба молча смотрим на бумагу, не зная, значит ли это что-нибудь. Возможно, ничего. Возможно, все. Как и грязь на моей простыне. Как и кровавый отпечаток на матрасе. Как и факт, что мы помним банальные вещи, но не людей. Моя одежда, цвет ее лака, фото на стене, часы над дверью, полупустой стакан воды и камера на столе. Я поворачиваюсь, поглощая взглядом предметы. Все они могут что-то значить.

Или абсолютно ничего.

Не знаю, какую информацию мне стоит отсеивать, а какую запоминать. Может, если я засну, то завтра проснусь совершенно нормальным человеком?

— Я проголодалась, — говорит Чарли.

Она наблюдает за мной; волосы закрывают мне полный обзор на ее лицо. Она до неприличия красива. Не уверен, что я должен оценивать ее по таким параметрам. Все в ней пленяет, как последствия бури. Люди не должны наслаждаться разрушениями, на которые способна Матушка-природа, но мы все равно не можем отвести взгляда. Чарли —разруха, появившаяся в результате торнадо.

Откуда я это знаю?

У нее расчетливый взгляд. Я хочу схватить камеру и запечатлеть его. Что-то крутиться у меня в животе, как ленточный клубок, и я не уверен: это от голода, нервов или от стоящей передо мной девушки?

— Пошли вниз, — говорю я. Затем тянусь за рюкзачком и отдаю его ей. С комода беру камеру. — Поедим, пока будем рассматривать наши пожитки.

Она проходит вперед, замирая у каждой фотографии между моей комнатой и лестницей. По пути она проводит пальцами по моему лицу на каждом портрете. Только зря время теряет. Кто бы ни был на этих фото, это не я.

Вскоре мы доходим до последней ступеньки, и наши барабанные перепонки чуть не лопаются от громкого крика. Чарли резко замирает, и я врезаюсь ей в спину. Крик издала женщина, стоящая в проходе на кухню.

Ее глаза округлены, она переводит взгляд с меня на Чарли. Рукой хватается за сердце и вздыхает с облегчением.

Ее не было на фотографиях. Полненькая пожилая женщина лет шестидесяти. На ней фартук с надписью: «Я готовлю шедевры на закуску».

Ее волосы убраны назад, но она сдувает выскользнувшие седые пряди, вздыхая и пытаясь успокоиться.

— Господи, Силас! Ты напугал меня до полусмерти! — Она поворачивается и идет на кухню. — Вам двоим лучше бы вернуться в школу, пока твой папа не узнал. Я тебя покрывать не стану!

Чарли все еще не двигается с места, потому я кладу руку ей на поясницу и подталкиваю вперед. Она оглядывается через плечо.

— Ты знаешь…

Я качаю головой, перебивая ее вопрос. Она хотела спросить, знаю ли я эту женщину. Ответ: нет. Она мне незнакома, Чарли мне незнакома, семья с портретов мне незнакома.

Но в руках у меня вполне знакомый фотоаппарат. Я опускаю на него взгляд, гадая, как я могу помнить функции камеры, но не как я учил их. Я знаю, как выставлять светочувствительность, выдержку, чтобы придать водопаду вид гладкого ручейка или сделать акцент на каждой капле воды. Эта камера может сфокусироваться на мельчайших деталях, как изгиб руки Чарли или ее ресницах, пока все остальное будет размытым. Каким-то образом, я знаю специфику этой камеры лучше, чем голос родного младшего брата.

Я надеваю ремешок на шею и опускаю камеру себе на грудь, следуя за Чарли на кухню. Она шагает очень целенаправленно. Я пришел к выводу, что у всего, что она делает, есть своя цель. Она не тратит времени попусту. Каждый ее шаг спланирован заранее. Каждое слово тщательно продумано. На что бы ни был направлен ее взгляд, она сосредотачивается на этом всеми ощущениями, будто одними глазами может определить вкус, запах, звучание и текстуру предмета. А смотрит она на них только в том случае, если на то есть повод. Забудьте про пол, занавеси, фотографии в коридоре, на которых нет меня. Чарли не обращает внимания не вещи, которые для нее бесполезны.

Именно поэтому я иду за ней, когда она направляется на кухню. Не знаю, правда, какова ее цель на сей раз… Либо вытрясти информацию из домохозяйки, либо поесть.

Чарли садиться за огромный стол, отодвигает соседний стул и хлопает по нему, не глядя на меня. Я сажусь и ставлю перед собой фотоаппарат. Она кладет рюкзачок на столешницу и начинает открывать его.

— Эзра, я умираю с голоду. У вас есть что-нибудь из еды?

Я полностью поворачиваюсь к ней, но кажется, будто мой желудок вывалился куда-то на пол. «Откуда она знает ее имя?»