– Мишка, - позвал я друга, - ты бы своего папарацци вызвал. Пусть сфотает меня всего в кровище, да в газету на первую полосу. Вот муравейник-то тогда зашевелится.

Мишка усмехнулся, но спорить со мной не стал. Ушел вызванивать своего журналиста.

За обхаживанием меня любимого никто и не заметил, как к нам подкатил экипаж. На землю соскочил Петр и со слезами на глазах прямиком ко мне:

– Василий Иванович..., Василий Иванович..., - запричитал он по-бабьи и подполз ко мне на полусогнутых.
– За что же так.... Ах, душегубцы.... Единственного нормального человека и того убили....

– Петр, ну уж ты-то не реви как баба, - осадил я его насмешливо и продемонстрировал ему свой живот.
– Видишь? Живой я.

Петр не верил своим глазам. Смотрел на порез и сочащуюся кровь и не верил. А потом, взглянув на мое насмешливое лицо, пришел в себя, облегченно выдохнул.

– А мы вашего душегубца словили, - сообщил он, ладонью смахнув слезу.

– Да ладно! Где он?

– А вона у Семена под ногами связанный валяется. Мы как услышали Зинкин вопль, так сразу назад. А на встречу этот бежит. Так Семен его тростью по башке трахнул и тот сразу сознание потерял. Потом Семен его скрутил, мы его в экипаж затащили и сразу сюда.

Я готов был расцеловать Петра. Хотел было встать и в порыве обнять, но Мальцев меня удержал. А бабы, узнав где находится убийца, рванули к экипажу как единый организм, с единственным желанием свершить немедленное правосудие Линча. Мальцев же, видя, что сейчас случится гнусное непотребство, зычно прикрикнул:

– А ну не сметь, курицы! Не трогать его! Пусть полиция разбирается.

И они отхлынули, беспрекословно послушавшись московского купца. Лишь кинули в сторону преступника трехэтажные проклятия, да оплевали гнусную рожу.

– Ты как Семен?
– крикнул я своему телохранителю.

– Нормально, Василий Иванович, - пробасил он и смачно вмазал каблуком сапога по ребрам связанного. Тот жалостливо ойкнул и замер, боясь получить еще.
– Хорошо, что он в нашу сторону побежал, а то б ушла гадина.

Минут через тридцать подъехал Хруцкий с подчиненными. Спрыгнул на землю, покряхтел для солидности, расправил бравые усы и величественным шагом направился ко мне. Подойдя на несколько шагов, он меня узнал.

– А-а, это вы, господин Рыбалко.... Как же вы так?

– Да вот, опростоволосился немного, - пожал я беспомощно плечами.
– Втерлись в доверие, а затем пырнули ножом.

– Ага, понятно, - кивнул околоточный и саркастично добавил.
– Не дорезали, значит, вас? Небось, еще и нападавшего задержали? Да?

Я скромно кивнул, чем вызвал у Хруцкого неподдельное удивление.

– Неужели? И где же он?

Ему с готовностью показали спеленатого убийцу. Хруцкий подошел, ухватил его за подбородок, безжалостно повертел из стороны в сторону.

– Нет, этот подлец мне не знаком. И кто ж его так знатно связал?

Семен приподнял картуз.

– Это я его так.

Хруцкий смерил его внимательным взглядом.

– Казак, небось?

– Так точно. Хорунжий Донского четырнадцатого полка, - с достоинством ответил Истомин.

– Понятно. А морду негодяю кулаком вы выровняли?

– Не кулаком, - ответил довольный Истомин и продемонстрировал околоточному массивный набалдашник своей трости.
– Вот этим.

Хруцкий понимающе хмыкнул в усы, а затем обратился к своему подчиненному:

– А ну-ка, Ванин, перетаскивай этого субчика к нам, да вези в участок. Там обстоятельно с ним побеседуем. А вы, господин хорунжий, слезайте-ка со своей телеги, говорить будем.

И околоточный учинил нам небольшой допрос. Что, да как, да почему. Вызнал самую суть, что-то записал в блокнотик. При упоминании про "привет от Баринцева" помрачнел лицом и недовольно пробурчал:

– Ох уж мне эти красивые жесты.... А нож-то где?

Ему подали мокрый от крови и пролитого коньяка пиджак. Он удивленно посмотрел на пробитую фляжку из которой торчал на пару сантиметров клинок. Потом попытался вытащить нож, но не смог. Тогда он покачал головой и сказал мне с некой ноткой восхищения:

– Под счастливой звездой вы родились, господин Рыбалко. Это ж надо так удачно нож поймать! В сердце, похоже, метил, подлец.

Очень скоро он сделал свою работу, спрятал блокнот в карман кителя. Вытер платком влажный лоб и сказал: